Санта-Клаус и другие
Шрифт:
– Нет, на стадионе.
– И что, тридцать первого декабря тир работает?
– Нет.
– Тогда где ж ты тренировался?
– Какая разница?
– Большая. Неподалеку отсюда стреляли. Это связано с убийством. А если стрелял ты?
– Ну, а если и стрелял? Могу я пострелять в мишень?
– Не очень-то и можешь. В специально не отведенном месте. Кстати, покажешь мне место, где ты устроил тир, и я от тебя отстану.
– Насовсем?
– Возможно.
– Мне нельзя покидать пост. Пойдете прямо после лестницы. Налево будет цветник. Направо, в продолжение распадка, где он расширяется, вроде
Доска была прибита к стволу магнолии – обыкновенная кухонная доска из бука. По ее кромке прилеплены свечные огарки. Пилипенко погладил доску ладонью.
– Что ж, – сказал Жаров. – Теперь, по крайней мере, мы знаем, кто стрелял.
– Знаем-то знаем, – задумчиво проговорил следователь. – Только вот одно непонятно: кто-то здесь разворошил куклу, а Жора этого не заметил. Хотя и стрелять сюда ходил, и на мониторчике у него весь распадок виден. Кроме того, он так смотрел на эту голову, – следователь шлепнул по голове Буратины, которая теперь висела у него на ремне, как трофей, – будто она ему хорошо знакома. И замялся, когда я расспрашивал его о жильцах дома… Что-то тут происходит. Забегая вперед, предположу, что этот Жора, возможно, – и есть убийца.
– Только вот не ясно, убийца – кого? И почему ты так уверен, что этот парень причастен к преступлениям?
– Чутье, интуиция. Вот послушай, как я поймал его на лжи. Когда я спросил его, знакома ли ему эта голова, он ответил «нет».
– Ну и что? – не понял Жаров.
– А должен был ответить «да». Ведь эта голова, – он похлопал Буратину по щеке, – голова того, которого все знают. Вот и получается, что парень соврал. Ума не приложу, что здесь, вообще, могло произойти. Есть у тебя какие-то соображения?
– Ни малейших, – пожал плечами Жаров. – Но можно подытожить информацию. Что мы имеем на текущий момент? Два странных трупа, одетых в сказочные костюмы. Еще три костюма, заброшенных на крышу гаража. Робота-Буратину, разломанного здесь, в цветнике. Вне всякого сомнения – это одна компания.
– Еще были выстрелы, – продолжил следователь. – И есть человек, который мог их произвести. Я уверен: что-то скрывается в глубине этого темного дома, – Пилипенко оглянулся на виллу. – Что-то довольно страшное. Что-то такое, что либо само может убивать, либо является причиной убийства.&
Пилипенко помолчал. Снял с пояса голову Буратины и бережно положил ее на землю. Затем заправил штанины в голенища своих высоких ботинок.
– Что ты собираешься делать?
– Тебе советую сделать то же самое. Мы осмотрим дом. Придется лезть по стене. Штаны будут болтаться и мешать восхождению.
Жаров помедлил.
– Сколько я тебя помню, ты всегда соблюдал законность.
– В тех случаях, когда таковое возможно. Я все обдумал. Ни завтра, ни позже – никто не даст нам ордер на обыск. К этому нет никаких оснований, а хозяин – судя по всему – один из сильных мира сего. Выход у нас только один.
– А Жора с его мониторами?
– В том-то и дело. Мониторов четыре. Один подключен к телевизору. И не трудно догадаться, какой. Юго-восточный угол дома не просматривается.
– Он нас просто пристрелит.
– А если нет? – Пилипенко посмотрел на Жарова с преувеличенным
Дом был сложен из дикого ялтинского камня: Жаров хорошо умел лазить по таким стенам, состоящим из острых выступов и впадин. Предполагаемая мертвая зона – картинка, вместо которой на мониторе охраны шел новогодний концерт, представляла собой колоннаду, увитую молодой виноградной лозой, карниз, окно на втором этаже и маленький полукруглый балкон – на третьем.
Следователь полез первым, взбираясь по колонне, словно по стволу дерева. Жаров оседлал соседнюю колонну, и вскоре они оба оказались на карнизе. Здесь их поджидало разочарование: створки окна заперты изнутри, фирменный стеклопакет не имеет никаких скоб или задвижек. Фрамуга наверху окна приоткрыта на щель, но это ничего не дает.
– Ладно, – тихо сказал Пилипенко. – Один шанс из трех исчерпан, двигаемся дальше.
Жаров удивился, почему из трех, а не из двух – ведь выше был только балкон… Который также оказался запертым. Жаров припал лицом к стеклянной двери, прикрываясь ладонями с боков, но не увидел ничего, кроме тускло блестящих в уличном свете паркетин и какого-то темного предмета, вероятно, рояля, стоящего посередине комнаты.
– Третий шанс – крыша, – сказал следователь. – У такого дома должны быть мансардные окна.
Перелезть со стены на крышу была поистине цирковая задача. В какой-то момент Жаров чуть было не выпустил из рук гребень водослива. Пришлось максимально напрячь мускулы и сделать переворот с махом ногой, опять вспомнив пресловутую школьную физкультуру.
Крыша особняка была обшита медью, что свидетельствовало о хорошем достатке хозяина. Ноги скользили по металлу, Жаров ясно представил полукружье балкона, каменные перила, о которые он непременно стукнется затылком, если слетит с крыши…
– Что это еще такое? – услышал он удивленный возглас следователя. – Похоже на… Ни на что не похоже!
Широко балансируя руками, Жаров подобрался к своему другу: тот стоял на гребне крыши, рассматривая некую скошенную колонну, которая возвышалась над медным покрытием сантиметров на восемьдесят. Жаров провел по срезу сооружения рукой – гладкая ячеистая поверхность с рисунком пчелиных сот.
– Похоже на солнечную батарею, ты хотел сказать…
– Точно! – с иронией заметил Пилипенко. – Что-то научно-фантастическое. Солнечная батарея гораздо больше размером. Впрочем, где вам, гуманитариям, знать! Это устройство предназначено для каких-то иных целей… А вот и мансардное окно, причем, приоткрытое.
Их было по три на каждом скате крыши – наклонных окон вровень с медной кровлей. Одно из них слегка повернуто. Пилипенко нагнулся и осторожно открыл створку. Жаров заглянул внутрь: комната темна. Он посветил миниатюрным фонариком, неизменным атрибутом черной крымской зимы, и увидел, что прямо под окном расположен широкий диван.
– Что ж, – сказал Пилипенко. – По крайней мере, не придется снимать ботинки, чтобы прыгнуть внутрь.
Мансарда оказалась просторным помещением с наклонными стенами, похоже, приспособленным под танцевальный зал. Посередине возвышалась, загадочно и жутко мерцая игрушками, новогодняя елка – настоящая, пахнущая хвоей и смолой.