Саня Дырочкин — человек семейный
Шрифт:
Квартира у директора мне показалась огромной. У окна — ёлка. Чего только на ней не висело! И конфеты! И кусочки хлеба! И бублики! Всё это подарили директору лётчики его части, когда он поехал с фронта в свой город.
Веселиться вначале никто не мог, сидели неподвижно. А после чая задвигались. Николай Павлович играл на трофейном аккордеоне, а мы пели довоенные песни.
И вот, Саня, запомнилась мне маленькая девочка, беленькая, будто прозрачная; синяя жилочка на лбу, голову ручкой поддерживала. Когда дети начали из-за стола выходить, она тоже встала, двигает ладошками под музыку, а сойти — сил нет.
Вот эту беленькую девочку, которая одними ладошками в тот Новый год танцевала, я, Саня, никогда не забывал…
…Прошло двадцать лет. Летал я на реактивных истребителях, а жил в военном городке. Тридцать первого декабря вернулся с задания, пришёл домой, а за стенкой у моего командира под самый Новый год заболели дети. Пойду, думаю, их проведаю, поздравлю ребятишек.
Вошёл, а у них, оказывается, доктор. Здороваюсь. Доктор тоже поднялась. И вдруг увидел я синюю жилочку на лбу. «Вы, — спрашиваю шутя, — не на Фонтанке учились?» — «А вы, — отвечает она после паузы, — в блокаду Новый год не встречали у директора Николая Павловича?»
Вот так, Саня, мы снова познакомились и с того дня больше не расстаёмся.
На этот раз звонок сорвал нас с места.
В дверях стояла Майкина мама, бледная, запыхавшаяся, — бежала двенадцать этажей! — в том же халатике, застёгнутом на булавку, перепуганная.
— Шприц! — крикнула она. — Ольга Алексеевна шприц просит!
К Майке я бежал, обогнав Марию Петровну.
Мама поглядела на меня благодарно, забрала стерилизатор со шприцем, ушла в комнату.
Я остался один. Молчит, значит, думает, что я могу ей ещё пригодиться.
Я сидел в коридоре. Каких только у Майки чудес не навешано! И лук африканский! И мексиканские сомбреро! И японские куклы с веерами и зонтиками! И кукла-старушка в чепчике и в очках, папа из Бельгии привёз.
Я так внимательно это разглядывал, что не заметил, когда Мария Петровна вошла в коридор. У них с мамой началось совещание.
— Я вызвала «скорую», — шёпотом говорила мама. — Маечку придётся госпитализировать. Укол поможет ей на короткое время. Здесь требуется лечение.
— Да-да, — растерянно соглашалась Майкина мама. — Очень вам благодарна.
А моя мама распоряжалась:
— Придётся тебе, Саня, встретить врачей! Сумеешь?
Я только спросил:
— Нельзя ли мне лук взять? Ночь, а я без оружия…
— Тебе ничего не угрожает, — сказала мама. — Иди.
Я побежал.
А ночь сегодня оказалась лучше вчерашней. Круглая луна выплыла над городом, блестящая, словно начищенная наждаком. Через Неву серебряной ленточкой дорожка бежит, змеится.
У правого угла дома вспыхнул свет сильной фары. «Скорая»!
< image l:href="#"/>Острый луч шарил по нашему дому. Я замахал руками. Свет стал слабеть и гаснуть. Машина остановилась.
Их было трое: врач — молодой мужчина — и девушки — медицинские сёстры. Они спросили: не «скорую» ли я жду? Не к Шистиковой ли Майе? Затем вынесли сумку с лекарствами.
— Возьмём носилки, — приказал врач. — Дырочкина вызывает «скорую помощь» только в сложных случаях.
Несмотря на холод, рукава доктора были засучены, мне нравились сильные его мускулы. Лицо у доктора тоже казалось очень сильным. Он точно всё время хранил какую-то тайну.
— Готовы, доктор, — доложили девушки, будто доктор был полководцем.
Доктор кивнул, положил руку на моё плечо, приказал:
— Веди нас, мальчик, к больному.
…А потом я и мама стояли на улице. Водитель «скорой» помог затолкнуть носилки в кузов, прихлопнул заднюю дверцу. В приспущенное окно я видел испуганные Майкины глаза, будто бы это и не глаза были, а фары. Я даже зажмурился от неожиданного блеска. Казалось, Майка меня обвиняет, что её в больницу везут. Я не знал, что бы такого ей сказать утешительного.
— На «скорой» покатаешься, — вроде бы позавидовал я ей. — Повезло тебе, Майка.
Был бы, конечно, на Майкином месте Мишка Фешин, слова бы нашлись. С мужчинами проще. Подошёл бы, пожал руку.
— Глупенький ты, Саня, — вздохнула мама. — Лучше бы ей не кататься на «скорой»… Всё, Саня, теперь домой. Наш рабочий день, будем надеяться, закончен. — Она поглядела на часы и вздохнула: — Через два часа тебе в школу.
Мишка Фешин пришёл в школу с какой-то тайной. Вертелся на парте, шевелил губами, выпучивал глаза, раздувал щёки.
Галина Ивановна поглядела на Мишку, пытаясь понять его сигнализацию, но и ей, видимо, ничего не пришло в голову.
— Может, Фешин, ты всем свой секрет скажешь? — спросила она.
Мишка встал, набычился. И тут прозвенел звонок. Мы понеслись с ним на перемену. И тут он мне рассказал, что его дедушка приглашает мою маму и моего папу в театр на спектакль, в котором будет играть их главный народный артист.
— Город уже две недели не спит — ждёт премьеры, — передал Мишка дедушкины слова. — Все с ума посходили, билетики спрашивают. Мама уже хочет телефонные провода перерезать, потому что только уснёшь, как кто-то обязательно позвонит в середине ночи, нет ли у нас возможности в театр попасть. А твоих маму и папу приглашают на премьеру!
…Мама собиралась на вечерний приём, а папы пока ещё не было.
— Жалко, что я занята, — вздохнула мама. — Я действительно люблю этот театр и этого артиста…
— Может, отнести дедушке Фешину билеты? — предложил я. — А то там творится что-то ужасное, как бы к нему не сели на лысину зрители.
Мама засмеялась.
— Нет, — подумав, сказала она. — Лучше вы с папой сходите на спектакль. Ты уже достаточно взрослый…
Папу я ждал с нетерпением, даже читать не мог. Я так нервничал, что уснул на диване, а когда проснулся, то папа расхаживал по комнате.