Сапер
Шрифт:
Появились саперы, сняли растяжки. Они же наткнулись на тела — вытащили их из зарослей. Закурили.
Все чего-то ждали, не понятно чего. Наконец, показался пыльный столб. Он быстро приближался — это оказались легковушки, которые остановились у самого берега. Оттуда выскочило сразу несколько высокопоставленных немцев с витыми погонами, дубовыми листьями и фуражками-аэродромами. Свита столпилось вокруг стройного генерала с холеным, арийским лицом. Фашисты начали размахивать руками, показывая на развороченный и закопченный КВ.
«Холеный» в реку не полез, сначала подошел к трупам, постоял,
Смейтесь, смейтесь. Хорошо смеется тот, кто смеется последним. Я задумался. А как бы это не сам фон Клейст приехал посмотреть на геройский КВ… Кажется, его танковая группа наступала под Бродами. Немцы еще о чем-то болтали, но я потихоньку начал отползать в лес. Эх, сейчас бы тот пулемет, что на берегу остался! Но чего нет, того нет. Ладно, генеральской судьбе завидовать нечего, после войны его ждёт череда заключений и в конце, как рассказывали мне на пересылке сидельцы — яма под стеной тюрьмы во Владимире.
Я дал отдохнуть ребятам до утра. Да и самому тоже надо бы поднабраться сил, что-то меня тоже всё это притомило. Проснулся, когда небо только сереть начало. Поднял прижавшихся друг к другу во сне ребят — ночью было весьма свежо, а небольшой костерчик, разожженный с вечера, давно прогорел.
— Подъем, военные! Дорога дальняя, выйдем пораньше!
Идти, если честно, никуда не хотелось. Охота была отдохнуть, отоспаться. Но каждый час отодвигал нас всё дальше от наших. Да и делать здесь было больше нечего. Дорогу на Броды я приблизительно помнил, карту показывал помощник Попеля, тот самый безымянный майор, отговоривший политработника от махания шашкой возле нашего танка. Да уж, сейчас бы только бригадного комиссара сюда, для полного счастья. Так что нам на северо-восток, вдоль дороги, а там видно будет.
Далеко уйти не удалось. К обеду, может, километров десять отмахали. Оганесян начал сдавать на глазах: то и дело просился отдохнуть, пришлось его вести в обнимку. И, что самое неприятное, у него начался жар. Да и повязка, пропитанная кровью, начала дурно попахивать. Хорошо бы его в медсанбат, пускай бы доктора занимались его раной, да только на той карте ни один медсанбат отмечен не был.
Дорога появилась, как всегда, внезапно. Двигаться вдоль нее было не с руки — нам надо было на ту сторону и вглубь леса, а тут, насколько я помнил, с одной стороны река, а с другой — лес кончался. Да и по дороге за десять минут наблюдения проехали в обе стороны немцы: к реке два мотоцикла сопровождали легковую машину, а от реки проехали три грузовика, набитые фашистами.
— Только зря время потеряли, — буркнул бледный Антонов.
— Что?! — я резко повернулся к стрелку.
— Мертвые срама не имут, — Антонов с вызовом уставился на меня. — Возились с этими похоронами, уже бы к Бродам подходили.
…и теплый сортир! — я схватил танкиста за грудки, слегка встряхнул. — Еще как имут срама — живым вокруг стыдно, когда их солдат раки едят. Стране стыдно. На там свете — я ткнул в небо — Погибшим покоя нет.
— Э… лейтенант, хватит, мы поняли. — Оганесян мягко убрал мои руки от Антонова. — Он молодой, не понимает…
Я плюнул на землю, повернулся обратно к дороге. Лежали, наблюдали за движением — не будет ли каких патрулей или других препятствий, но оказалось, что у Антонова свой взгляд на это дело. Он вдруг поднялся и, почти не пригибаясь, побежал через дорогу. Я громко выругался.
— Стой, дурак!
Куда там… Задал стрекача, будто и не раненый.
Ну вот, и немцы пожаловали. Это ходячее несчастье даже не посмотрело по сторонам. Не успел бегун достичь лесных зарослей на той стороне, как раздалась пулеметная очередь, потом вторая, чуть ближе. Антонов всё же забежал в чащобу, когда почти напротив нас остановился патруль на мотоцикле. Немцы чуть посокрушались неудаче и посмеялись над неудачливым пулеметчиком, который для очистки совести дал по длинной очереди в обе стороны от дороги, и неспешно уехали.
Прошло более получаса, когда я всё же схватил Оганесяна, впавшего в какое-то забытье и перетащил его через дорогу. Хоть это прошло без приключений. Антонова нигде не было. Никто не ждал нас под кустами или за деревом и никто не отозвался на осторожные оклики. Танкист исчез, оставив меня наедине со своим товарищем, состояние которого ухудшалось всё больше. Идти он уже не мог, валился с ног, а жар вырос еще сильнее. Если так пойдет дальше, до наших он не доживет.
Хоть и отдохнули после перехода дороги почти час, но Оганесян идти уже почти не мог. Это уже не ходьба была, а одно издевательство: мне постоянно приходилось ловить его, когда он начинал падать. Нести его на себе — это затея для кино, наверное. Хоть и был мехвод маленьким, почти на голову ниже меня, а весу в нем всё равно за полсотни килограмм. Сколько такого на себе потащишь? Метров двести, самое большое, а потом упадешь рядом с ним и будешь долго приходить в себя. Дневной переход получится километров пять от силы. Так до наших мы к Новому году дойдем, не раньше. Пора делать волокуши.
Из инструментов у меня только малая пехотная лопатка и четырехугольный штык от мосинки. Был бы хотя бы топор, часа за полтора управился бы, а так работа затянулась на добрых три часа. Оганесян всё это время спал, а я ковырялся с кое-как срубленными березками. Да кроме того, что делаешь всё ничем и из ничего, так еще и прислушиваться приходится. Хоть и оттащил я раненого почти на километр от дороги, а всё же береженого бог бережет. Не береженого же конвой стережет.
В итоге волокушу я соорудил, когда солнце уже клонилось к верхушкам деревьев. С сомнением посмотрев на кривое и косое изделие, я кое-как привязал к ней Оганесяна ремнями и потащил. Несмотря на неказистый вид, держалось всё хорошо и скорость у меня теперь была чуть медленнее, чем если бы я шел сам. Когда решил остановиться в густых сумерках, отмахали километров десять, не меньше.