Сапфировая скрижаль
Шрифт:
— Скажите, ибн Сарраг, почему вы заинтересованы в этой Скрижали? Вся ее история полностью иудейская. С незапамятных времен она всегда передавалась только евреям. Вы ведь сами прочли, как и я: Авраам, Иаков, Левий, Моисей, Осия, Соломон, Ицхак Баруэль и другие неизвестные. Душа этой Скрижали заряжена Историей моего народа. Ну и?..
— Вы меня поражаете! Какой человек, ученый, поэт, влюбленный в Науку или Литературу, принц или нищий, не мечтал бы узреть хотя бы на мгновение неопровержимое доказательство существования Бога? Ответьте мне! Покажите
Эзра не колебался ни секунды:
— Никакого. Не в данном контексте. Я вам повторяю: Скрижаль предназначена моему народу, избранному народу.
Араб с отвращением всплеснул руками.
— Наконец-то слова, которых я ждал! Избранный народ! Вековечная претензия. Вы забыли, что более не имеете на это права, если вообще когда-либо имели! Вы предали заповеди Моисея! И не единожды, а тысячи раз! Должен ли я напомнить, что сказал о вас Пророк? «Те, кому была доверена Тора, и которые затем отринули ее, похожи на несущего книги осла».
Эзра, побледнев как полотно, поднялся.
— Осел вас приветствует, шейх ибн Сарраг.
— Как вам будет угодно.
Раввин быстро собрал листочки и ринулся к двери.
— Так уходите, Самуэль Эзра! Уходите же!
В тот момент, когда дверь уже почти захлопнулась, араб воскликнул:
— Но помните: это не от меня вы бежите! А от вашего друга Абена Баруэля! Это его память вы предаете! Его память! — Гневным жестом ибн Сарраг смел разбросанные по бюро листки. — Будь прокляты недоверчивые!
— Есть одна сура, которую вы забыли упомянуть, шейх ибн Сарраг…
Араб подскочил. Он не слышал, как Эзра вернулся.
— Да, — продолжил тот. — Если память мне не изменяет, это сорок седьмой айат второй суры:
«Сыны Израиля! Вы вспомните ту милость, которой вас Я одарил, и то, что Я возвысил вас над прочим людом».
Араб немного расслабился.
— Вы только что дали мне дополнительный повод наложить руку на эту Скрижаль. Причем самый лучший. Я цитирую Баруэля:
«И тогда эти люди смогут обрести свет во времена тьмы, утешение в моменты сомнений, мудрость, когда кругом царить глупость, истину, когда кругом главенствует ложь».
Мы, наконец, узнаем, за кем Истина, за Мухаммедом или Моисеем. Кто из них придерживался истинной веры. Единственной.
— В таком случае прекращение поиска будет воистину святотатством. Я не прощу себе, если пропущу окончательное откровение: посрамление ислама.
— Дорогой Эзра, ну, ошибка восьмисотлетней давности, пусть. Но ложь, восходящая к временам Адама и Евы! Признайтесь, это будет апофеоз!
Раввин презрительно отмахнулся:
— Увидим. Но все же позволю себе обратить ваше внимание на то, что Абен ни словом не упомянул о содержании полученного им послания. Может оказаться так, что мы найдем табличку, а она опять замолчала.
— А вы не думаете, что игра стоит свеч?
Самуэль согласно кивнул:
— Я сожалею лишь об одном: что вынужден играть в эту игру вместе с вами.
Ибн Сарраг склонил голову.
— В утешение скажите себе, ребе Эзра, что могло быть и хуже.
— Хуже, чем мусульманин?
— Да. Вы могли бы столкнуться с христианином.
ГЛАВА 4
Ничто не может быть абсолютной истиной, и даже это не абсолютная истина.
Мультатули Королева приоткрыла веер и резкими короткими движениями принялась обмахиваться. Вокруг нее полукругом сидели фрейлины, облаченные в тяжелые туалеты из парчи с кружевами, тихие и исполненные почтительности. Дамы хранили молчание, или почти, следя за тем, что произносит королева, дабы либо рассмеяться, либо сохранить серьезность.
В глубине зала, затянутого расшитой золотом драпировкой, на шелковых подушках сидели прямо на полу три воспитанницы с личиками архангелов — полная противоположность этим одетым в темное чрезмерно напудренным женщинам.
Возле массивных дубовых дверей, прислонившись к стене, тихонько переговаривалась пара: женщина и ее кавалер.
Королева на мгновение перестала обмахиваться веером и с веселым любопытством обратилась к Мануэле:
— Это правда, что мне только что сказали, донья Виверо? Вы великолепно владеете картами?
Молодая женщина напряглась. Она никак не могла освоиться с этим обращением на «вы», на которое переходила в беседе с ней королева всякий раз в присутствии посторонних. Мануэла воспринимала это как урон, наносимый их дружбе, даже как некий отказ от издавна связывающих их уз.
— Ваше Величество, те, кто превозносит мои таланты, сильно преувеличивают. Скажем так: с некоторых пор меня интересует эта карточная забава, произведшая фурор в Италии.
— Мне сообщили, что это своего рода… — Изабелла задумалась, подбирая слова, — инструмент для гадания? Это так?
Не дожидаясь ответа Мануэлы, она продолжила, призывая фрейлин в свидетели:
— Неужели существуют настолько наивные люди, полагающие, что можно предсказать будущее?
Послышалось приглушенное хихиканье, подчеркнутое мягким шелестом вееров.
— Так просветите же нас, — предложила королева.
— Да, — осмелился поддержать ее чей-то высокий пронзительный голос, — просветите нас, донья Мануэла. Вы ведь все знаете.
Мануэла огляделась. Она всегда не выносила этих женщин, их подобострастие, пустоту их ежедневного существования: они ведь только и делают, что проводят бесконечные часы перед зеркалом, покрывая лицо белилами, накладывая поверх румяна и киноварь. Даже непонятно, хотели они приукрасить себя или замаскироваться.