Сарацинский клинок
Шрифт:
Увидел Энцио, едущего впереди. А рядом с ним – Ио. С мертвыми глазами. В ее глазах были смерть и ад.
Пьетро бросился бежать прочь от тропы, по которой они ехали. Глаза его застилали слезы. Он бежал как безумный, не таясь, так что топот его ног громко отдавался среди деревьев.
Позади он слышал лай гончих псов. Он пропал и понимал, что пропал, – сама смерть преследовала его с лаем. Но он продолжал бежать, задыхаясь, ничего не видя, пока не вывалился из подлеска прямо в руки охотникам.
Когда он смог разглядеть хоть что-нибудь, он увидел, что они одеты в зеленые
Он отвесил ей медленный, насмешливый поклон.
– Человек не может убежать от своей судьбы, так ведь? – сказал он. – Я не сомневаюсь, что господин Энцио щедро наградит вас за…
Она не ответила ему. Просто сидела и смотрела на него.
– Говорят, что молитвы умирающего имеют особую силу, – продолжал Пьетро, не пытаясь сопротивляться двум дюжим охотникам, которые держали его. – Я буду поминать вас в своих молитвах – конечно, если ваш кузен оставит мне язык, чтобы произносить молитвы.
Она все смотрела на него.
– Почему, – прошептала она, – почему вы будете молиться за меня, мессир Пьетро?
– Чтобы Господь и Богоматерь дали вам сердце, такое же прекрасное, как ваше лицо.
Лай собак раздавался совсем близко. Он слышал, как они заливались, взяв след.
– Ваша красота не знает себе равных, это дар Божий. Я думаю, что вы, госпожа Элайн, позорите этот дар – своей гордостью, жестокостью, ненавистью. В конце концов вы утратите ее – и эта утрата будет вызвана воспоминанием о том, что вы обрекли на пытки человека, который никогда не причинял вам вреда, только за то, что он совершил то, чего не мог не совершить – полюбил даму, самую прекрасную, какая когда-либо жила на свете… а теперь трубите в ваши рога и зовите его!
– Руджиеро, Родольфо! – вдруг сказала ясным голосом Элайн. – Отнесите его на склон, мимо которого мы только что проехали, и укройте ветками. И несите его так, чтобы его ноги не касались земли и не оставляли ни следов, ни запаха.
Пьетро уставился на нее, его темные глаза расширились от изумления.
– Пошли! – скомандовала она. – Торопитесь.
Пьетро вдруг подумал, что все-таки есть Бог на небесах, чьи пути неисповедимы, чей суд непредсказуем и чья милость порой оказывается совершенно безграничной.
Охотники подняли его на руки и понесли.
Ждать ему пришлось недолго. Минут через двадцать, когда они убрали ветки и листья с его распростертого ничком тела, она стояла рядом, наблюдая.
– Посади его сзади себя, Родольфо, – приказала она. – Будет лучше, если мы доберемся до дома как можно скорее.
С этими словами она поскакала, не дав ему сказать хоть слово благодарности.
В Рокка д'Аквилино времени оказалось больше.
Пьетро стоял перед ней, остро ощущая неприглядность своего вида – порванная и грязная одежда, двухмесячная борода. Помимо того, он вообще испытывал душевное смятение.
– Я благодарю вас, милостивая госпожа, – сказал он. – Однако, отдавая должное вашему милосердию, я должен задать вам вопрос – почему? Я несколько раз встречал вас, и вы никогда не соблаговолили обронить хоть одно вежливое слово, а теперь вы спасаете мне жизнь. Вы, не смущаясь, солгали Энцио, спрятали меня, привезли сюда… я… в смятении…
Она посмотрела на него, я в глазах ее была тревога.
– Я сказала бы вам, – произнесла она, – если бы сама знала. Назовите это порывом, назовите безумием. Я отдала вас в руки Энцио, но я запомнила его жестокость и раскаялась в своем поступке. Я во многом раскаиваюсь, мессир Пьетро, – в моей гордости, в моей собственной жестокости. Господь наказал меня на этой земле…
Пьетро ждал продолжения.
– Ио была права. Я завидовала ее великой любви. Я не завидовала тому, что у нее есть вы, хотя вы, как она правильно сказала, прекрасны, нет, я завидовала самой любви. Ибо я имела эту великую любовь, но потеряла ее – из-за безрассудства моего мужа. Он был ранен на турнире. Рана зажила, но все вокруг нее гноится. Лекари говорят, что он не проживет и года.
– Я очень сожалею, – прошептал Пьетро.
– Я знаю. Я верю, что вы сожалеете. У вас достаточно воображения и сердечности, чтобы сочувствовать утратам других. Но хватит об этом. Пройдите в покои. Мой сенешал даст вам чистую одежду и коня, чтобы вы продолжили ваше путешествие.
Но в ту ночь он не уехал. Не уехал потому, что Элайн Синискола попросила его задержаться. Она взяла его за руку и провела в комнату Рикардо. Ее муж спал – или он был без сознания.
– Смотрите, – сказала Элайн.
Пьетро глянул на единственного из графов Синискола, который отличался и красотой, и благородством. Сейчас он был похож на скелет, обтянутый желтой кожей, глаза его провалились, губы запали и оскалились в жуткой улыбке. Пьетро задумался, как задумывались и многие до него, о неисповедимых путях Господа, Провидения, судьбы, которые обрекают благородных и добрых людей на такие ужасные, непереносимые муки, позволяя грубым, жестоким, неправедным людям наслаждаться жизнью. И жившая в нем надежда, что его собственные беды могут, должны быть преодолены, дрогнули при виде этой изнуренной плоти, которая когда-то была живым человеком, мечтавшим, надеявшимся…
Когда он обернулся к Элайн, то увидел, что она плачет.
Он не мог утешить ее, потому что сам был безутешен. Он мог теперь лишь понять ее, разобраться наконец в темных побуждениях, заставлявших ее набрасываться на Ио, на него, на все проявления счастья, которые терзали ее по контрасту с обрушившимся на нее горем.
Пьетро молча вознес молитву за душу Рикардо.
Несмотря на всю свою усталость, Пьетро не мог уснуть в эту ночь. В полусне он услышал какой-то шум за дверью. Он встал, взял свой меч и открыл дверь.
Элайн билась в руках какого-то мужчины. Пьетро не мог разглядеть ни его лица, ни ее – было слишком темно. Он смог только различить напряженную борьбу двух тел и услышать затем, как Элайн взмолилась:
– Отпусти меня, отпусти меня, отпусти! Он еще жив, и ты бесчестишь его таким образом!
– Но ведь ты любишь меня, – рычал мужчина. – Меня, а не этот гнилой труп!
– Я в этом больше не уверена! – выкрикнула Элайн.
Пьетро в темноте схватил мужчину за плечо и оторвал его от Элайн.