Сашенька
Шрифт:
— Потому что я верю, что скоро произойдет революция.
— И я верю!
— Не верите! Исповедуя марксизм, вы должны считать, что социалистическая революция пока невозможна. Русский пролетариат еще не созрел. Вот где наши взгляды расходятся. Если исходить из ваших убеждений, никакой большевистской революции не будет.
Сашенька вздохнула.
— Наши взгляды очень похожи. Жаль, что в последнем они расходятся.
Повисло молчание, и тогда Саган сменил тему разговора.
— Вы слышали новые стихи Маяковского?
— Прочтете?
— Попытаюсь.
ВамСашенька подхватила:
Я лучше в баре б…ям буду подавать ананасную воду!— Вы отлично декламируете стихи, мадемуазель Цейтлина. Аплодирую вам!
— В нашей стране поэзия сильнее пушек.
— Вы правы. Нам стоит чаще прибегать к поэзии и реже — к виселице.
Сашенька пристально посмотрела на ротмистра, прекрасно отдавая себе отчет в том, что они оба ведут очень рискованную игру — Мендель называл это игрой высочайшего класса.
Ее рука, сжимавшая маузер, онемела. За несколько месяцев до того Мендель возил ее за город в березовый лес и учил стрелять: вскоре она стала чаще попадать в цель, нежели промахиваться. Когда партия прикажет убить Сагана, она убьет его.
— Что это у вас там, в кармане?
Сердце ухнуло вниз. Она услышала свой донельзя незнакомый голос: глубокий, спокойный.
— Арестуйте меня, если вам угодно. Тогда в участке одна из ваших медуз горгон меня обыщет.
— Между нами, Сашенька, существует большая разница в одном: я верю в то, что человеческая жизнь священна. Вы верите в террор. Почему вашим товарищам так нужно убивать? Неужели так устроен их ум? Кто они — преступники или сумасшедшие? Иной раз я теряюсь в догадках.
Сашенька снова встала.
— Ротмистр, у вас есть дом? Вы женаты?
— Да.
— И дети есть?
— Пока нет.
— Счастливый брак? — Сашенька потерла уставшие глаза.
— А разве браки бывают счастливыми? — последовал ответ.
— Мне жаль вас, — призналась она. — А вот я никогда не выйду замуж. Доброй ночи.
— Один вопрос, Земфира. Полагаете, что мне бы надо быть дома, а не здесь?
Сашенька нахмурилась.
— Это вовсе не комплимент вам. Подозреваю, что большинству мужчин не хочется идти домой. Особенно таким вампирам, как мы с вами.
Оказавшись вновь на улице, Сашенька почувствовала, как мелкий мокрый снег ласкает ее лицо и ресницы. Саган явно был непростым полицейским. Она играла с ним, выводила на разговор. Он был старше ее, намного старше, и за свою жизнь завербовал не одного двойного агента, но его самодовольная уверенность в умении вести «большую игру» была его ахиллесовой пятой.
Непостижимым образом она раскусила его и подала партии на блюдечке с голубой каемочкой. Вдалеке просвистел ночной трамвай. Черный дым от заводских труб обвил серебряный диск луны. Светало: небо окрасилось розовым, а снег стал пурпурным. Еле слышно прошуршали сани, и она окликнула извозчика.
Холодная сталь маузера в кармане жгла ей пальцы.
— Опять подорожал овес, — сказал извозчик, подергивая спутанную бороду, когда лошадь рысью пустилась к особняку Цейтлиных на Большой Морской.
21
Барон Цейтлин постучал в будуар Ариадны и, не дожидаясь разрешения, вошел. Был полдень, но Ариадна еще не вставала, она лежала в кровати в шелковом пеньюаре с рукавами по локоть, которые даже не скрывали синяков на белоснежных плечах. В комнате пахло яичницей и кофе. Леонид принес ей завтрак раньше, и теперь расписной деревянный поднос с грязными тарелками и пустыми бокалами стоял у кровати. Горничная Люда готовила платья — для обеда, для визита к друзьям, для ресторана, потом для ужина.
Пять платьев. Неужели и впрямь необходимо так много нарядов?
— Это подойдет для чая, госпожа баронесса? — Люда показалась из будуара, держа крепдешиновое платье. — Господин барон! Доброе утро!
— Люда, оставь нас.
— Слушаюсь, хозяин.
— Присаживайся, Самуил, — предложила Ариадна, потягиваясь: было видно, как ей нравится демонстрировать свое тело. — Что произошло? Крах на бирже? Ведь это единственное, что тебя волнует, верно?
— Я лучше постою. — Барон ощутил, как сильно он сжал в зубах сигару.
Ариадна напряглась.
— Да что с тобой? Ты же всегда присаживаешься. Хочешь, я прикажу подать кофе? — Она потянулась за колокольчиком. Нет, благодарю.
— Как хочешь. Я так отлично провела вчера время! Опять встречалась со Старцем. Он рассказывал такие захватывающие вещи, Самуил! Все только и говорят, что о новом премьере. Слышишь, Самуил?
— Ариадна, я хочу развестись. — Наконец-то он это выговорил. Повисла долгая пауза. Цейтлин видел, что смысл сказанного дошел до жены не сразу. Но вот Ариадна покачала головой, подняла руку и наконец заговорила.
— Развестись? Но почему? Мы живем так уже много лет. Ты же не ревнивец. Ты слишком… слишком уверен в себе, чтобы ревновать. Самуил, ты шутишь, правда? Мы женаты восемнадцать лет. Что же случилось теперь?
Цейтлин затянулся, стараясь выглядеть спокойным и рассудительным.
— Просто… устал.
— Устал? Ты требуешь развода, потому что устал?
— Ты получишь щедрое содержание. Ничего не изменится. Ты просто будешь жить в другом месте. Неужели это такая трагедия?
— Ты не можешь так поступить! — Барон повернулся, чтобы уйти, но Ариадна спрыгнула с кровати и бросилась к его ногам, выбив при этом у него из рук сигару. Цейтлин нагнулся, чтобы поднять сигару, но жена так крепко вцепилась в него, что он потерял равновесие и упал рядом с ней. Ариадна заплакала, глаза у нее бегали, как у безумной. Он попытался было вырваться, но в этой возне порвал пеньюар Ариадны, обнажив ее груди. Тем не менее она продолжала так крепко держать его, что бриллиантовые запонки отлетели от его накрахмаленной манишки и упали на пол.
Они лежали друг подле друга, тяжело дыша. Он опустил глаза вниз и увидел ее большие темно-коричневые соски, которые проглядывали сквозь густые пряди ее волос, распущенных, как у танцовщицы-цыганки. Барону внезапно пришло в голову, что именно такой Ариадну и видят ее любовники. Он дивился ее необузданной игривости, которая граничила с сумасшествием. «Какие странные существа люди, — размышлял он. — Свет — тень, ночь — свет».
Все эти годы, несмотря на то что днем они были почти чужими людьми, у них были страстные ночи.