Сатана и Искариот. Части первая и вторая
Шрифт:
Переселенцы были в хорошем расположении духа. После ужина они даже принялись петь, и, разумеется, прежде всего именно ту песню, которая была необходимее всего; когда немец весел, он, известное дело, поет: «Я не знаю, отчего это мне так грустно». Еврей Якоб Зильберберг пел, как я видел, вместе со всеми. А вот его дочери прекрасной Юдит со всеми не было.
Геркулеса пение тоже не привлекало; он все дальше и дальше уходил от поющих, невольно приближаясь ко мне. Он казался возбужденным, что я заметил по его торопливым шагам и резким движениям. Может быть,
После довольно продолжительного времени мысли Геркулеса, казалось, приняли направление, благоприятное для меня, стоявшего по грудь в воде. Он медленно пошел к ручью и остановился возле воды, шагах в пятнадцати от меня. Теперь надо было дать себя заметить, да так, чтобы его изумление не выдало меня. Я вполголоса произнес его имя. Он насторожился и прислушался, очень удивляясь, что никого не видит. Я повторил его имя вновь, прибавив еще и собственное:
— Не пугайтесь! Я стою здесь, в воде, и зову вас. Мне необходимо поговорить с вами. Подойдите ближе!
Он выполнил мою просьбу, но очень медленно. Ему показалось странным разговаривать с человеком, стоящим в воде. Я распрямился, и отблеск костра попал на мое лицо; тогда он узнал меня и сказал, конечно, очень тихо:
— Вы здесь? Это на самом деле вы? Возможно ли такое! Вы стали водяным или просто ловите рыбу?
— Ни то, ни другое. Садитесь сюда, в траву! Если вы останетесь стоять, нас заметят.
Он присел и сказал:
— У вас есть все основания скрываться. Если вас увидят, то вам будет плохо из-за Мелтона.
— Почему это?
— Вы же напали на него сзади и ограбили! Вы отняли у него оружие и деньги. С большим трудом ему удалось унести ноги, но по дороге, в темноте, он упал с лошади и вывихнул обе руки.
— Ах… так!
— Да… так! А тут еще выясняется, что вы украли лошадей.
— Последнее, конечно, верно, хотя я сам, собственно говоря, не воровал лошадей. Я просто нанял конокрадов!
— Ну что вы за человек! Однако шутки в сторону! Где вы болтались и как случилось, что вы не смогли получить здесь место бухгалтера?
— Не получил, потому что не захотел, а скрываться мне еще придется некоторое время в окрестностях асиенды.
— Зачем? Ваше недоверие не рассеялось?
— Нет, и у него есть хорошее обоснование. Мои предположения стали реальностью. На асиенду собираются напасть индейцы…
— Сюда могут прийти краснокожие! Они очень удивятся, когда очутятся между моих кулаков.
— Не шутите с этим; я говорю вполне серьезно. Нет ли здесь некоего Уэллера?
— Есть, он прибыл сегодня к обеду.
— Что ему здесь надо?
— Поговаривают, он приехал сюда, чтобы купить асиенду. Но дон Тимотео не соглашается ее продавать.
— Они знают друг друга?
— Полагаю, вряд ли.
— А может быть, вы видели Мелтона вместе с Уэллером?
— Нет. Дело в том, что Мелтон не показывается. Он должен лежать в постели, потому что простыл. Черт бы побрал
— С чего это только простуду? Может, и больного в придачу?
— По-моему, черт может забрать обоих — и болезнь, и парня. А если он еще прихватит и вас, то я ничего против иметь не буду!
— Очень признателен! Что я вам сделал плохого, если вы так обо мне говорите?
— И вы еще спрашиваете! Я мог бы лопнуть от злости, а вы еще так спокойно спрашиваете, что вы мне сделали! Может быть, вам известно, где Юдит?
— Откуда? Да и как я могу это знать! Но почему вы спрашиваете? Разве она ушла?
— Ушла? Она здесь; она нашла очень подходящее для себя место!
— Говорите яснее! Где она прячется, что она делает и что происходит с нею?
— Где она прячется? — яростно проскрежетал он. — Сидит у Мелтона. Что она делает? Она ухаживает за ним. Что с ней происходит? С нею все кончено; она — совершенно погибший человек! Вы представляете себе эту девушку служанкой такого человека? Можете вы себе такое вообще представить?
— А почему бы нет? Или у нее нет склонности к уходу за больными?
— Не задавайте глупых вопросов! У этой девушки есть склонность ко всему, что только мыслимо, но больше всего — к тому, чтобы сводить с ума мужчин.
— Значит, вы тоже немножко сумасшедший?
— Вполне возможно! И боюсь, что в этом состоянии я сделаю нечто такое, чем занимаются не каждый день; например, откручу Мелтону голову.
— Это легко может стоить вам собственной головы!
— Не жалко. Я и так уже наполовину потерял ее. Итак, вы видите, что я должен быть очень зол на вас. Если бы вы оставили в покое Мелтона, он бы не заболел и не нуждался в сиделке!
— Разве я виноват, что у еврейки такое мягкое сердце? Почему она захотела стать сиделкой?
— Только для того, чтобы разозлить меня; это я знаю точно. А отец ее дал свое согласие, чтобы подлизаться к Мелтону. Я хотел бы, чтобы вы оказались правы насчет этого индейского нападения. Я очень хочу, чтобы явились краснокожие и перебили всю эту сволочь!
— Но ведь вместе с вами! Не так ли?.. Впрочем, в этом отношении вы можете не беспокоиться. Ваше желание будет выполнено: индейцы придут; впрочем, они уже здесь.
— Вы шутите?
— Нисколько. Я их видел и наблюдал за ними. У них сейчас находится наш бывший корабельный стюард.
— Черт возьми! Тогда вы все рассчитали верно!
— Конечно. Слушайте!
Я рассказал ему все, о чем слышал и что увидел, и ровно столько, сколько посчитал нужным. К своему удовлетворению я заметил, что его сомнения рассеялись. Он стал серьезно относиться к делу, сказав, когда я закончил:
— Клянусь своей душой, вы — странный человек. Сначала я считал, что вы наделены необыкновенно буйной фантазией, вследствие чего видите дракона там, где нет даже мухи. Но теперь я изменил свое суждение, потому что увидел: вы мыслите логически верно и столь же правильно действуете. Моя сила сосредоточена в моих кулаках, и я охотно послужу вам ими, насколько смогу.