Сатир и нимфа, или Похождения Трифона Ивановича и Акулины Степановны
Шрифт:
– Мы самые и есть. Прошу покорнейше выпить и закусить.
– Тре жоли и даже, можно сказать, авек плезир… Бери, старушенция, одежу и вешай! – сбросил молодой человек с себя шубу на руки Анисьи и ринулся из прихожей в комнату.
Он был во фраке, в белом галстуке, с бриллиантовыми запонками в груди сорочки, с маленькими закрученными усиками и уже заметно навеселе.
– Прежде всего, мадам, позвольте отрекомендоваться, – расшаркался он перед Акулиной, – Николай Семенов сын Куролесов… Племянник Трифона Иваныча. Я сын той самой сестрицы,
Акулина совсем сомлела от такого приема и, указывая на закуску, могла только выговорить:
– Выпить и закусить пожалуйте.
– Выпить мы выпьем, своего не упустим, это само собой, – отвечал молодой человек, – но прежде всего позвольте насладиться лицезрением прекрасной дамы. Вы дама или девица?
– Замужняя.
– Еще того лучше. Вот насчет этого происшествия у нас в рынке разные разговоры: одни говорят, что вы мадам, а другие – что мамзель… Знаете что, мадам? Дяденька Трифон Иваныч хоть и старого сорта человек, но у него вкус отменный… Это я по вашей физиономии личности сужу. Умеет выбирать дамский пол.
– Выпейте и закусите, пожалуйста, – говорила совсем смущенная Акулина.
– Нет, уж прежде позвольте на вас со всех сторон налюбоваться, – говорил племянник Трифона Ивановича и, приложив кулаки к глазам, обходил Акулину со всех сторон.
– Полноте… Что вы! Ведь это вы в насмешку… – жеманилась Акулина.
– Помилуйте, какая тут насмешка, коли я очарован. Ну, дяденька! Исполать тебе! Умеешь экономок выбирать. Или пардон… Может быть, я не так… Вы в воспитальницах?.. – задал он вопрос.
– Не понимаю даже, что вы и говорите… – отвечала Акулина, смущенно опуская глаза.
– То есть на каком вы положении у дяденьки существуете: в экономках или в воспитальницах?
– Я ни на каком положении, а так как он вдовый человек и без хозяйки, то и взяли меня в ключницы, чтобы по хозяйству… Только они меня предпочитают и приказали, чтоб и приказчики, и знакомые ихние также меня предпочитали и Акулиной Степановной звали. Да вы выпейте и закусите. Что ж вы, в самом деле?..
Племянник поклонился.
– Вот теперь, когда я насладился лицезрением вашей распрекрасной красоты, я готов и выпить, и закусить, но только с тем, чтобы и дама сердца моего дяденьки выпила со мной вместе, – отвечал он.
– Да уж дамам-то как будто и много… Ведь уж былое дело сегодня.
– И у меня былое, стало быть, два сапога пара… Прошу нацедить сосуды из ваших белых ручек.
Акулина налила, и они выпили. Племянник Трифона Ивановича, подбавив хмелю, приходил еще в больший восторг от Акулины и восклицал:
– Ай да дяденька! Утер нос даже и племяннику! Ну, Акулина Степановна, признаюсь, распрекрасная вы мадам… Первый сорт!
Акулина возносилась чуть не в облака. У ней даже дыхание сперло от похвал, и она только и твердила:
– Выпейте и закусите, пожалуйста.
– С вами ежели, то готов пить до могилы.
–
– Разве за ваше здоровье только? Ну хорошо, извольте… За здоровье распрекрасного предмета – Акулины Степановны! – вскричал Куролесов, подняв рюмку.
– Да что вы уж так-то очень… Ведь и сглазить можно, – потупилась Акулина.
Племянник Трифона Ивановича выпил и сказал:
– Знаете, Акулина Степановна, ведь вы по своей красоте даже французинкам можете нос утереть.
– Ну уж… Что уж… Куда мне! Я и в дамы-то недавно вышла.
– Хоть и недавно, а в самую центру попали. Ай да дяденька! Вот они, старики-то! Ловко умеют откапывать. Скажите, Акулина Степановна, где он вас откопал?
– Да я уж с год у них жила, а только они меня не замечали.
– Ах, старый человек! Да разве можно такой пронзительный кусок не заметить! Вы изволили у них в услужении жить?
– Да, в услужении… А потом они меня в ключницы взяли, и вот теперь я около них.
– Стало быть, ключницей ему приходитесь?
– Да, ключницей.
– Дяде ключницей… Ну а мне-то вы кто же приходитесь? Ежели дяде ключницей, то племяннику тетенькой…
не родной, а все-таки тетенькой. Выпьемте, тетенька, Акулина Степановна!
– Нет, уж увольте… Нельзя мне хмельного потреблять. Я боюсь Трифона Иваныча… Они ладили скоро вернуться.
– С племянником-то выпить нельзя? С племянником-то можно.
– Нет, уж и с племянником увольте… Боюсь я их… Они заругаются. Вот кабы с ними, кабы они сами пожелали, то дело другое, потому я им потрафляю.
– Ну, не волензи, так как хотите! Тогда я один. Здоровье дяденьки Трифона Иваныча, так как они успели найти такую распрекрасную красоту!
Куролесов выпил и еще более охмелел. Акулина уж тяготилась им, но он не уходил.
– Странное дело, отчего я раньше не мог вас заметить! – говорил он пьяным голосом, покачиваясь на стуле. – Я ведь ходил сюда к нему. Хоть редко, но ходил. Странно. А у меня глаз зорок… Ох как зорок!
– В ненастоящем теле жила, оттого и не заметили, – отвечала Акулина. – А вот теперь, когда я в белом теле…
В это время в прихожей раздался звонок.
– Это, должно быть, они… Трифон Иваныч… – проговорила Акулина, несколько смутившись.
В дверях в столовую действительно показался Трифон Иванович.
XVI. Опять сатир в тисках
– Дяденьке Трифону Иванычу особенное! – воскликнул Николай Куролесов, завидя входящего в столовую Трифон Ивановича, и вскочил из-за стола с такою стремительностью, что даже уронил на пол рюмку. – Поздравляю вас с праздником, Рождеством Христовым и желаю вам всего хорошего! – приблизился он к дяде. – Позвольте обнять вас и запечатлеть горячий поцелуй. Что вы, дяденька, щеку-то мне подставляете в сей день священный! Небось, кабы Акулина Степановна подошла, так губы бы подставили.