Савва Морозов: Смерть во спасение
Шрифт:
Единственная связь с миром — дочки да многочисленные внучата. Александра была что- то не в себе и, кажется, не жилица на этом свете, сынок ее, Сережа, — в разросшемся роду Морозовых много было Сергеев, — тоже постоянного пригляда требовал. Зато старшая, Анна, вышедшая замуж за университетского профессора Карпова, пятнадцать внучат наметала. То-то могло быть шуму, когда все они с визитом к бабушке заваливались! А шуму-то и не слыхивали — строго возбранялось. Хотя и следующая дочь, Юлия Тимофеевна, выданная за свечного и мыльного фабриканта Григория Крестовникова, вместе с замужней уже дочерью Машей, от мужа-заводчика получившей фамилию Лист, с визитами наезжала. Со счету можно было сбиться, сколько в моленную старообрядческих душ набивалось. Но память у Марии Федоровны была прекрасная — со счету не сбивалась, как и при ревизии фабричной бухгалтерии. Нет. Никого не оставляла вниманием. К ручке внучата подходили по очереди, и каждый за то получал империал золотой — ценой в пятнадцать целковых. Ни больше ни меньше. Купеческий счет точный.
Правда, кроме упрямца Саввы еще один выбивался из стаи — младший сынок Сергей Тимофеевич. Но то — любимец, которому в этом строгом мире, кажется, все разрешалось. Мария Федоровна, конечно, не одобряла его холостяцких увлечений, например венгерки- плясуньи, которую он открыто в содержанки выбрал, для похвальбы даже к брату и матери привозил — что ты с ним поделаешь! Ходили дрянные слухи, что последыш-то не от Тимофея Саввича, да вот поди ж ты — настроения матери не портили. С совета братца Саввушки он, чертенок, на задах обширной усадьбы пристроил какого-то евреенка, Исаака Левитана, мастерскую ему, видите ли, оборудовал. Чего сдуру да от безделья не наделаешь! Женить следовало милого Сереженьку, тем более что лучшие московские красавицы на него зарились, а он, по наущению бузотера Саввушки, венгеркины подолы ометает. Да и опять с какой-то причудой, не с Саввушки, так с чего-то ж пример берет.
Ей называли и фамилию чудного доктора, да она, пока плевалась, и саму фамилию-то от гнева выплюнула. А вот возьми ты, не в пример Саввушке, — любимец! Может, все-таки грех какой сказывался?
Разогнавшись к матери, Савва как раз и наскочил на Сергея: они с Левитаном прохаживались по саду, а Савва, не решаясь с первых шагов окунуться в духоту ладана и одеколона, тоже решил прогуляться. Да заодно и покурить. Боже упаси об этом заикаться в материнских покоях!
— Все по своему Форелю баб пользуешь? — с ходу начал задирать Савва.
Братец Серега, как и тот Сережка, у которого он увел Зиновею, был необидчив.
Простодушно прямодушен. Прямо сказал:
— По Форелю. Два раза в неделю, как и положено. Вот Исаак, — неодобрительно глянул на художника, — без всякого режима живет.
— Дерет, ты сказал? — входил в раж Савва. — Не твою ли милую венгерку?
Левитан хохотал, так что черная борода тряслась, но братец Сергей был несокрушимо спокоен.
— Режим — он здоровье сохраняет. Тем более паршивые всякие болезни.
– ... Сифилис, что ли? — вовсю расходился Савва.
Тут и Левитан не утерпел:
— Какие сифилисы, помилуй, Савва! Перед визитом Сергея Тимофеевича венгерка ходит в баню, а Серега к тому же ублажает ее в присутствии своего личного доктора.
— Да что у вас, Сереженька, по-немецки — так группен-секс, а по-нашему — так свальное блядство?
Сергей был невозмутим, поясняя как можно доходчивее:
— И вовсе не смешно. Доктор осматривает только предварительно, без меня.
— И долго ли, братец, идет этот осмотр?
— Когда как. Бывает полчаса, бывает и поболее. А что?
— Да то, что я бы за это время, братец, штаны бы намочил, а доктор для меня дитятю сотворил бы!
Нет, Сергей в своем спокойствии был несокрушим:
— О чем ты говоришь, Савва Тимофеевич? После моего пребывания в милой спаленке, возле милой.
— Возле? И только?!
— Ну, не совсем чтоб уж возле. — понял наконец шутку Сергей и рассмеялся.
— Ага, верхом?
— Да что я, твой Сережка-наездник?
Нет, младшенький тоже пускал камушки в огород старшего. Савва смилостивился, одной рукой обнял его, а другой Левитана и на полном серьезе предложил:
— А что, не приобщиться ли нам всем троим. по науке немца Фореля?..
Левитан хохотал уже безудержно:
— Ну да, после каждого посещения твоей благой сторожки я бегу в Сандуны — до Форелей ли тут? А кстати: у Тестова, сказывают, настоящие форели появились. Не пофорелиться ли нам по-купечески?
У Левитана, как у всякого художника, в кармане не было ни гроша, да ведь тут два братца-купца. Жаль, Савва Тимофеевич вздохнул:
— У меня тоже режим. Сегодня день визита к матери. Уж не обессудьте, други. Иду на заклание!
Он круто повернулся и направился к парадному. Там какая-то монашка и попеняла:
— Родительница-то давно вас видит из окошка. Чай, не железная, чтобы висеть на подоконнике. Ай-ай-ай, Савва Тимофеевич!
— Ай-ай-ай, старая срачница! — хлопнул он ее по не такой уж и старой спине. — Посторожи меня в сенцах. На обратном пути угощу тебя, вместо кваску-то, хорошим винцом, — потряс он фалдой сюртука, оттянутого явно чем-то тяжеленьким.
Слух у монашенки был отменный: услышала милостивый булькоток.
Войдя к матери, он первым делом поцеловал ручку, а потом уж присел рядом. Приживалки и монашенки при его появлении порскнули на стороны, рассыпались в прах. Сын ведь и при матери крутенек бывал.
Мария Федоровна глянула в окно, где еще виднелись спины Сергея и Левитана, и первым делом попеняла:
— С каких мясов сдался тебе, Саввушка, этот безродный евреенок?
— Мамаша, он уже известный художник, — как можно мягче объяснил Савва. — Да и потом: Серега его опекает, любимчик ваш, — лукаво свалил все на брата.
— Любимчики, любимчики. Все у меня одинакие, — не понравилось, что в глаза укололи. — Да ладно. Зиновея-то как? Догоняет помаленьку Аннушку?
— С Божьей помощью, мамаша. Хотя попробуй-ка догони!
— Вот-вот. Бог-то — он все видит, все-е! Давно ты к Рогоже ходил? Давно модницу Зиновею водил?
Допрос принимал серьезный характер. Припухшее мордовское лицо Марии Федоровны стало наливаться жаром. Но Савва терпел, не давал себе воли. Молчок — лучшее оружие в разговоре с матерью.