Савва Морозов: Смерть во спасение
Шрифт:
— Ну, господи благослови, — одной рукой он обнял податливую монашку, а другой податливо же и чокнулся.
— Благослови и меня, господи, — и она как о деле обыденном попросила.
— Не стара ты еще-чего в благость потянуло?
— Пропитание потребно. Не на панелю же идтить.
Ну, прямо как ниспослана с неба! После ссоры-то с матерью.
А о Левитане и говорить нечего: постель с дивана — он здесь часто и ночевал — со вчерашнего не убиралась. Да чего там — прямо манила своей раскрытостью. Река с холста катилась, облака над монашеской головой встали, да и церквушка какая-то крестом поманила — все как следует, истинно, благословясь. Разве что вопросить в уста желанно разверзтые:
— Что, скучно на постном-то, голуба?
— Скучно, голубь Савва Тимофеевич, оскоромиться захотелось.
— Бедовая ты! — Не терял он времени, ощипывал черные перышки, под которыми и беленькие открывались.
— Нет, голодненькая.
— Ну, так и покормлю же я тебя, голуба!
По обширному, одичалому саду уж приживалки начали шастать — время-то летит незаметно. Они перекликались истинно как в лесу:
— Ау, нет там Саввы Тимофеевича?
— Ау, нетути. Куда он подевался?
Выход из усадьбы всего один, а ведь в окошках-то сколько голов торчало?
— Набедокурил да и пропал незнамо куда. А благодетельница наша.
— Да что с ней станется! Поохает — да нас же и примется шпынять.
— Ничего, за такие хлеба можно и потерпеть.
— Можно, — огладил напоследок Савва белые перышки, еще не прикрытые черными крылами, и наказал: — Погоди тут маленько, пока уймутся ваши праведницы.
— В старости и я праведницей стану. — был грустный ответ.
— Ну, до этого еще далеко, голуба! — утешил ее, убегая на самые зады.
А там через забор — да к Хитрову рынку. Видел бы кто Савву-миллионщика!
Впрочем, он почистил и свои перышки, прежде чем выйти на улицу и окликнуть пролетевшего было мимо лихача:
— Эй, погоди!
Обернувшись, лихач тут же и рысака развернул:
— Не приметил было, богатым будете, Савва Тимофеевич.
— Буду. — Поторопил на вокзал. — Гони к поезду!
Вся лихая Москва его знала, как было не постараться. А у него ведь спешное дело — хоть мысленно, да надо же было перед Зинулей покаяться.
Глава 4. Приглашение во князи
Жизнь круто шла в гору. Савва Тимофеевич Морозов получил все чины и звания отца- предшественника: мануфактур-советника, гласного городской Думы, председателя Московской купеческой гильдии, и даже более того: председателя Нижегородского ярмарочного комитета. А уж что значила Нижегородская ярмарка — объяснять не надо. Всякий уважающий себя купец, всякий промышленник стремился в эту землю обетованную, как Ока устремлялась к Волге. Там выросло государство в государстве. Со своими купеческими лавками, роскошными магазинами, многочисленными павильонами, небывалой цены гостиницами, а главное, со своими писаными и неписаными уставами. Кто попадал на ярмарку — тот уже был на коне, лучше сказать — на волжской ладье, которая разносила в нем весть по всем морям и странам, включая берега английские, немецкие, турецкие и через Каспий — персидские. Вожделенный рубль сновал на ярмарке, как челнок на морозовских фабриках. Знай сажай его, как осетра, на крючок!
Председателем ярмарочного комитета Савва Морозов стал с легкой руки министра финансов Сергея Юльевича Витте — главного царева министра и вершителя купеческих судеб. Известно: кто государевы денежки в своем кошельке держит, тот и государством правит. Без короны, но с полным правом.
В роскошнейшем отдельном вагоне, по роскошнейшей Николаевской дороге он прибыл на Николаевский же вокзал, где встречал его Савва Морозов. Этому предшествовал долгий разговор по телефону между Петербургом и Москвой. Начал его Витте с шутливого вроде бы вопроса:
— Будучи в Москве, я хочу к вам напроситься на аудиенцию, Савва Тимофеевич. Как, примете?
— Приму, коль понравитесь, Сергей Юльевич, — с той же шутливой серьезностью ответил и Морозов.
Ему доводилось и раньше встречаться с Витте, но тот до шуток не снисходил, а Морозов на шутки не нарывался. Телефонный же разговор давал знак: можно и покороче сойтись. Когда надо было, он представал перед людьми истым московским барином, а тут и во фрак облачился: когда со второго, своего, этажа спустился в гостиную, жена, надо же, была уже на ногах.
— Ты чего так вырядился, Саввушка?
— Наряжайся и ты, Зинуля, — торопливо поцеловал он жену. — Еду встречать Витте, а сопровождает министра генерал свиты Его Императорского Величества барон Рейнбот. Кавалеры первостатейные, Витте дважды женат, второй раз даже на еврейке, а сколько раз женат барон — понятия не имею. Кавалеры опасные. Витте похитил свою раскрасавицу у какого-то сребролюбивого еврейчика и дал ему двадцать пять тысяч отступного. А ну как и тебя похитят? Но я запрошу за тебя двадцать пять. не тысяч, а миллионов. Гордись, Зинуля!
Все это он говорил уже походя, вылетая в дверь, словно его рысаки, поданные прямо к крытому подъезду.
Реакции, как отнесется к его сумбурной утренней вести Зинаида, ему некогда было ожидать. Скорее, с радостью и волнением. С некоторых пор ее из купеческого общества тянуло в «светское». Будто мало света в только что отстроенном новомодном замке! Пойми этих баб! Из грязи да в князи — в княгини то бишь. Ну, хочется, так уж хочется! Хоть ты пымай в Москве-реке рыбку золотую да взмолись: «Смилуйся, государыня- рыбка, не дает жена мне покою…»
— Савва Тимофеевич, вы о чем?.. — обернулся с козел кучер Данилка.
Вот дела! Никак заговариваться стал? Истинно: от всех этих хлопот одуреешь.
— Ты давай погоняй!
— И то погоняю, — обиделся Данилка. — Рази мы когда опаздывали?
Пара лучших рысаков в яблоках летела так, что встречные-поперечные шарахались в стороны. Даже проклятия слышались:
— Ну, сотона Морозов!..
В открытом ландо его коротко стриженные волосы дыбились от ветра, задиристо, как и усы, топорщились. Парадный цилиндр он держал на коленях, чтобы под колеса не снесло. Не с голой же макушкой встречать министра. В обычной жизни он предпочитал мягкие шляпы, но тут такой случай! Опасался все-таки мануфактур-советник за свою репутацию.