Савва Морозов: Смерть во спасение
Шрифт:
По тону его голоса нельзя было понять — одобряет или осуждает он все это безобразие.
Савва без зазрения совести чертыхнулся, добавив более вразумительное:
— Вот клоунов тут только и не хватало! И кто же главный клоун?
Витте не хотел в таком тоне продолжать разговор и предложил:
— Подсаживайтесь ко мне. Я вижу, вы без экипажа.
Савва поманил к себе покаянно стоявшего студента, дал ему денег и наказал:
— Найдите какого-нибудь извозчика, отвезите моего несчастного кучера на Спиридоньевку, дом Морозова.
— Знаю, знаю, — очнулся студент и побежал искать лошадь.
А Савва Тимофеевич перебрался в карету к Сергею Юльевичу. Тот был обстоятельный человек — нашлось у слуги и зеркало, и полотенце. Маленько оправившись, он выпить попросил — и это сыскалось, хотя Витте пьянчужкой не слыл. На всякий случай держал. А чем не случай?
— Содеянное не исправить, — посчитал Витте все-таки нужным оправдание, — но я послал гонца к министру с просьбой отменить народные торжества.
— И что же?
— Отмены не будет. Видите?
На Ходынское поле, силами солдат уже очищенное от живого народа, гнали, кажется, всю арестантскую Бутырку. Им, наверное, дали хорошо выпить — и работа закипела. Одни выносили трупы и складывали на дальнем окоеме Ходынки, другие метлами заметали кровь. Рабочие устанавливали эстраду для оркестра и всяких прочих клоунов.
Объявилось великое множество бездельников, которые называли себя устроителями праздника. Где-то они были раньше, когда за даровым царским угощением народ давился на кровавом поле? Стало известно, что задавили две тысячи человек и тысячи покалечили. Великая беда!
Толковали о том, успеют ли до приезда государя убрать трупы и развести по больницам тех, кто еще не умер. Зачисткой Ходынки распоряжался обер-полицеймейстер полковник Власовский — проснулся-таки наконец! Успокоившись немного в уютной карете, Савва Тимофеевич спрашивал Витте:
— Сергей Юльевич, почему вы молчите? Почему не вмешаетесь в это безобразие?
С невозмутимым видом покуривая сигару, Витте показал ею на выходившую на поле процессию:
— Видите? Вы преувеличиваете мое значение, Савва Тимофеевич.
— Нет! Можете! Надо отменить празднество и вместо него провести на Ходынке богослужение!
Его слова услышал и Власовский. Возмутился:
— Как можно? Государь грядет!
Николай шел вместе с великим князем Сергеем, московским генерал-губернатором. Они увлеченно беседовали. Было о чем говорить, коль и женаты-то на родных сестрах.
Блестящая свита сопровождала их к эстраде, где были установлены кресла. Савва Тимофеевич заметил импозантную генеральскую фигуру Рейнбота и ехидно подумал: «Только моей Зинули там и не хватало!»
Но Зинули не было. Простой люд снова повалил на поле. С противоположной стороны, из-за деревьев, куда в спешном порядке утаскивали последних раненых. Кажется, народ и подгоняли еще — да, полицейские мундиры сзади напирали. Не пустое же поле должен приветствовать государь. Слов его, тихих и неуверенных, до министерской кареты не долетало. Хотя сам министр что-то же слышал — он вовремя успел присоединиться к процессии.
Подпертый полицейскими, народ затянул: «Боже, царя храни!..»
Грянул оркестр под управлением мэтра Сафонова. Как по чьей-то команде, взметнулись на поле качели, закружились хороводы, притаптывая еще не совсем просохший от крови песок. Снова бочки покатили, потащили в коробах пряники и конфеты.
Неужто опять все повторится?!
Выскочив из кареты, Савва Тимофеевич дернул из одной бочки кружицу отвратительной сивухи и за спиной услышал одобрительное:
— По всему видать, купчина первостатейный, а не брезгует!
Он с трудом нашел извозчика — даже они в страхе поразбежались, с какого-то отчаяния поехал в «свою», то бишь Морозовскую, больницу. Строил ее для благости и украшения города, думал, всякого звания болящие будут чинно и благородно лечить здесь московские чирьяки и простуды. А нашел палаты, заваленные еще не отмытым, раздавленным народом.
Главный врач начал извиняться:
— Что делать, Савва Тимофеевич, не могли мы отказать в такой беде!
— И правильно сделали, — удрученно похвалил он, доставая из бумажника пачку кредиток. — Разменяйте где-нибудь, раздайте, чтоб никого не обидеть.
Домой! Хоть там-то, на тихой Спиридоньевке, отдохнуть.
Да ведь дело-то шло уже к вечеру. Внизу, в швейцарской, лежал в гробу кучер Данилка, напудренный и нарумяненный, с изуродованным лицом, а дальше, в гостиной и спальне, продолжалась утренняя суматоха. Бежали горничные, встречь неслись какие-то посыльные, слышались крики возмущенной Зинули:
— Да разве так гладят кружева? Так-то?.. — Завидев мужа, она устало упала в кресло. — Прямо ноги не держат! Как я на бал поеду? Да и куда барон запропастился?
— Бал?.. — не сразу понял муженек. — Ах да, у французского посла! Барон?.. Он убитых хоронит!
— Убитых?.. — не поняла жена. — Война, что ли?
— Война. На пару с Николашкой твой барон воюет!
Среди ее знакомых никакого Николашки не было. Она проводила мужа возмущенным криком:
— Чего несешь-то?! Будет барон вожжаться со всякими Николашками!
— Будет. да еще ползаючи на коленях!
Зинаида Григорьевна ошалело у виска пальчиком повертела: надо же, как кучер надрался! Ей толковали что-то и про кучера, но за всеми этими хлопотами она запамятовала.
Бал! У французского посла, графаМонтебелло! Какие кучера?!
Кучер теперь у него был другой. Матюшку он нашел среди московских лихачей. Можно сказать, он сам напросился, узнав, что случилось с хозяйским любимцем. Первое время друг к дружке не могли привыкнуть: Савва Тимофеевич все на Данилкин копыл мерил, а у городского разгульного лихача копыл был иной. Чуть было не расстались, да время поджимало — Нижний к себе требовал. Там-то что — лучше кучера?