Савва Морозов: Смерть во спасение
Шрифт:
— Ага, и гостю нашему нравится! Скажи Агнеске, чтоб пошустрее самовар ставила. А вы, девки, гостинцы из повозки тащите. А, жопястые! — пришлепывал каждую.
Тут существовал некий хозяйский ритуал. Девчушки шустро вернулись в дом и встали в рядок перед столом. Видно было, что счет Бугров держал верный: каждой досталось. Да и стульев за длинным столом по тому же счету; когда Бугров сел в красном торце, под иконами, и усадил обочь гостя, все свои места заняли. Одно лишь пустовало.
— Не замерзла там у самовара Агнюшка? — На старуху, хлопотавшую с угощеньем, Бугров поднял суровый взгляд.
Старуха кинулась было к кухонным дверям, но встречь ей уже самовар пыхтел. До позолоты начищенный, двухведерный. Поэтому и сама Агнесса не сразу предстала. Савва Тимофеевич потупился, пока она присаживалась на уготованное ей место. Прихлопнув и гостя по спине, Бугров по-хозяйски посмеялся:
— Кто не дозрел, а кто и перезрел уже, поди?
С того времени, как Савва Тимофеевич не видел свою студенческую подругу, она сильно пополнела. Да и выпивала, наверное. Когда девчушки, по знаку старухи вскочив, пропели молитву и снова уселись, Бугров стал разливать из темного графина наливку — и первую чару Агнессе протянул:
— Показывай пример, голуба.
Она не заставила себя упрашивать.
— За здравие ваше, благодетель! — не дожидаясь мужчин, метнула питье в благостно раскрывшийся рот.
Бугров покачал округлой мордовской головой:
— По этой части сильна, а по другой-то?..
— По другой — и время другое. Да и не нашенское. Вон Зиновея-то!..
Зиновея знала свое место, по другую руку Бугрова была усажена. Несмотря на всю несообразность этого застолья, Савву Тимофеевича любопытство разбирало: неуж ее черед? Девчушка-то была самая старшая.
Похабный смысл этого полускита-полуборделя был очевиден. Бугров и не скрывал своего намерения. После третьего возлияния Зиновее вполовинку налил:
— Испей, да постельку мне, младая голуба, постели. Да помягче, чем начальница твоя стелет.
Взгляд был брошен в сторону Агнессы, и та вспылила:
— Отстелилась уже я!
— Ну-ну, — не стал ее донимать Бугров, просто налил еще себе, полнее, и пошел за улопотавшей в одну из боковых горниц Зиновеей. Уже в дверях обернулся: — А ты гостю- то нашему дорогому тоже постели. Да послаще, послаще, дура!
Сразу же и старуха, не присаживавшаяся к столу, в сени вышла. Плотны, плотны двери, и все же в ответ мужские голоса пробились:
— Неча учить!
— Свое дело знаем.
Вести душеспасительную беседу со студенческой подружкой Савве Тимофеевичу расхотелось. О чем тут толковать? Он попросил:
— В самом деле, постели мне где ни есть.
Агнесса вернулась не скоро, и тоже после хриплых голосов в сенях:
— И ты учить?
— Иль не на службе мы?..
Как бы оглаживая усталую грудь, Савва нащупал во внутреннем кармане сюртука холодноватый бугор браунинга. Кто его знает, может, и в дырочку какую за ним присматривают.
Игрушку эту, отнюдь не шуточную, купил еще по приезде в Нижний. Город вольный, город разбойничий. Мало свои, так от Каспия и персы разные на торги поднимаются. Береженого Бог бережет? Сюда-то уж по привычке взял, отнюдь не оберегаясь. Если и была какая злость, так на этого газетчика: «Кой черт сюда послал?» При этом даже забывал, что газетчик его отговаривал, мол, сам не бывал, но слухи о бугровском гнезде ходят разные. Что светлого, хоть и в самом-то городе, говорилось о Бугрове?
Но ведь надо же где-то ночь коротать. Они, наверное, верст пятнадцать отмахали, не пойдешь же назад пешком. Да и спать хотелось — последнее время толком не удавалось выспаться. Когда вернулась Агнесса, с удовольствием за ней поспешил, по дороге повинившись:
— Думал тебя куда-нибудь пристроить, да ты.
— И сама пристроилась, все верно. Вполне по моей судьбе.
— Во всяком случае, я еще числа до двадцатого пробуду в Нижнем, если что надо, найдешь меня.
— Найду, — ответила Агнесса тем тоном, что ясно было: и не подумает искать.
Ночевать она отвела в какой-то боковой сруб с единственным приземистым окном, выходившим в лес. Совсем рядом шумели вековые сосны. Луны не было, сумрачно. Сова трепыхалась крыльями не очень и высоко. Зверье здесь непуганое, чего ей в верхотуру забираться? Этот пустой вопрос почему-то же втемяшился в башку.
Савва Тимофеевич встал со свежего, хорошо взбитого сенника и подошел к окну. С чего бы это? Тоже попусту подумалось, но рука нашарила створку окна. Срубы кондовые, а окно снабжено новомодными шпингалетами, которые не во всякой и городской квартире есть. Будто здешним ночлежникам по нужде вставать через окно приходилось. Чего не бывает! Как он заметил, особливых дверей не имелось, строения ставились впритык друг другу, с единым входом. Путаник Бугров и ходы — выходы с какой-то дурной мысли запутал.
Свеча, правда, имелась, но он задул ее сразу, как ушла Агнесса; спать хотелось, а простыни были свежие, как и сам сенник, подушка набита мягчайшим пухом. Но вот же, не спалось. Что за напасть — пужливость! Он даже вздрогнул от писклявого взвизга, хотя дело обычное — сове покушать зайчатинки захотелось. А может, и не от того: разлапистая пятерня и на темном фоне высветилась, еловой лапищей скребанула. Да ельник все же далековато, да и не будет пришепеткой ругаться:
— Кой черт! Стерва Агнеска окошко, видно, заперла.
Какие уж тут сны! Савва Тимофеевич оделся и присел на лавку, стоящую против дверей. Вот дела! В азиатском золоченом вертепе бухарского эмира ночевал безбоязненно, а в лесных хоромах своего же брата-купца ночь в сапогах проводит, сиднем сидя.
Напрасно сетовал: недолго и посиделось. В глухих переходах послышались хоть и потаенные, но тяжелые шаги. Не стоило сомневаться, что все дверные петли в этом вертепе, не бухарском, а нашенском, по указке хозяина хорошо смазывались; при всем многолюдстве за весь вечер ни единого скрипа не послышалось. И теперь только по взмаху воздушной волны и угадалось: ага, уже в притворе.