Савва Морозов
Шрифт:
Таким образом, вероятно, Савва Тимофеевич испытывал физическое и умственное утомление, но — хотелось бы подчеркнуть это еще раз — он не был болен. Его родственники, вопреки распространенной версии, не только не оказывали на него давления, но, напротив, сделали всё возможное, чтобы оградить его от грозящей опасности. О том, что жизнь Морозова была в опасности, косвенно свидетельствует письмо Горького. В феврале он писал одному из основателей издательства «Знание», а заодно соратнику по партии К. П. Пятницкому: «Если вы имеете какие-либо вести об Леониде, отце и вообще москвичах, — передайте на словах или письмом, а то очень беспокойно… Есть опасения за отца — по нашим, междуусобным временам долго ли череп человеку расколоть?» [608] «Отцом» большевики звали Морозова… Что же могло стать причиной, заставившей Морозова всерьез опасаться за свою жизнь? Вероятнее всего, Савва Тимофеевич отказал большевикам в материальной помощи. Однако те от него не отставали.
608
Архив А. М. Горького… Т. IV. С. 175–176.
По словам
609
Цит. по: Арутюнов А. А. Указ. соч. С. 19. Это свидетельство противоречит словам самого А. М. Горького, который в очерке «Савва Морозов» сообщал: «Морозов уже уехал за границу раньше, чем я вышел из Петропавловской крепости, я больше не видал его». Впрочем, ранее говорилось, что в этом очерке Горький подтасовывает некоторые факты.
610
Цит. по: Морозова Т. П., Поткина И. В. Савва Морозов. М., 1998. С. 190.
— Саввушка! Пойми! — говорил он с нажимом, как бы втискивая каждое слово в мозг собеседника. — Пойми!.. Не крепко ты стоишь… Бросить бы тебе фабрику… Боюсь я за тебя!
Морозов сидел опущенный, свесив голову. Правой рукой он держал Горького за рукав блузы, словно боялся, что тот от него вырвется.
— Бросить… говоришь? — повторил Савва медленно, как бы рассуждая сам с собою. — Лишиться денег?.. Пока что — это единственная сила. Другой не вижу. А кому я буду без денег-то нужен? — Он помолчал и неприятно усмехнулся. — Никому не нужен… Даже тебе… не нужен.
Горький поднялся со стула и гневно выпрямился.
— Ну, если ты так полагаешь… — сказал он, враждебно сузив глаза.
Савва остался сидеть в кресле. Его рука, которой он держался за Горького, качнулась и повисла, как у пьяного». [611] Возможно, писатель намекал купцу на грозящую ему опасность.
Вероятно, помимо этих двух визитов были и другие. Придерживаться принятого решения — отказывать большевикам в финансировании — было чудовищно трудно. Савва Тимофеевич хорошо понимал, что ради денег революционеры готовы на все, в том числе на убийство. В последний год жизни он повсюду носил с собой браунинг — на всякий случай. Пришлось прибегнуть к крайним мерам — объявить Морозова сумасшедшим и постараться, чтобы эта весть распространилась как можно шире. По тем временам такой диагноз предполагал установление опеки над имуществом купца и, следовательно, полностью лишал его возможности распоряжаться собственными средствами. Объявив Савву Тимофеевича сумасшедшим, его семья фактически делала громкое заявление: «в этом доме денег никто не получит». Кроме того, появлялось веское основание оградить Савву Тимофеевича от нежелательных контактов. По словам историка А. Н. Боханова, Зинаида Григорьевна делала всё, чтобы к ее мужу никто не приходил, просматривала всю поступавшую на его имя корреспонденцию. [612] И, если Савве Тимофеевичу всё же приходилось выходить из дома, повсюду его сопровождала.
611
Серебров А. Указ. соч. С. 215–216.
612
Боханов А. Н. Савва Морозов // Вопросы истории. 1989. № 4. С. 80.
Но, видимо, принятые меры не помогали. По словам Олсуфьева, который знал о последних неделях жизни Саввы Тимофеевича со слов 3. Г. Морозовой, «революционеры повели самый наглый шантаж выколачивания из него денег». [613] Возникает резонный вопрос: чем революционеры могли шантажировать Савву Морозова? Донести на него «охранке»? Но за ним и без того уже закрепилась репутация неблагонадежного члена общества. Несмотря на это, власти не предпринимали против купца никаких мер — среди подпольщиков было немало лиц куда более опасных, нежели Савва Морозов. Тем более в 1905 году, в разгар революционных событий, у работников Охранного отделения кроме него хватало и других забот. Лишить его жизни? Но это не дало бы им доступа к его средствам (если не считать одного обстоятельства, о котором будет сказано ниже). Вероятно, сам Морозов не слишком опасался собственной смерти — в конце концов, он добровольно заварил эту кашу с революцией, ему же предстояло ее и расхлебывать. Убить его, чтобы через фиктивный брак с его старшей дочерью получить морозовское состояние — как через пару лет было проделано с сестрами Н. П. Шмита — племянника С. Т. Морозова, владельца капиталов Морозовых-Викуловичей? [614] Но Савва Тимофеевич не оставил никаких бумаг, по которым дети получили бы его капитал. Единственным по-настоящему уязвимым местом промышленника С. Т. Морозова являлась жизнь его детей. По словам Сереброва, в 1902 году, еще до рождения четвертого ребенка, Морозов ему признался: «Я — что? Мне только детей жалко… У меня их трое». [615]
613
Олсуфьев
614
Это дело вошло в историографию как «дело о наследстве Н. П. Шмита».
615
Серебров А. Указ. соч. С. 194.
Когда стало ясно, что в покое Морозова не оставят, состоялся семейный совет. Было решено, что Савва Тимофеевич отправится за границу. Официальный повод поездки — лечение нервного расстройства на европейских курортах. Почему было принято такое решение, сказать трудно: 17 апреля С. Т. Морозов с супругой и в сопровождении доктора H. Н. Селивановского выехал из России. Дети остались дома, на попечении родственников.
Поездка Морозовых по Западной Европе была недолгой — менее одного месяца. 13 мая 1905 года в четыре часа пополудни мануфактур-советника С. Т. Морозова не стало. Он скончался в Каннах, курортном городе на юге Франции, в одном из гостиничных номеров. По врачебному заключению, смерть наступила «вследствие ранения, проникшего глубоко в левое легкое из сердца». На месте трагедии была найдена записка следующего содержания: «В смерти моей прошу никого не вините». [616] На небольшом листочке не было ни подписи, ни даты. Запись была сделана почерком Морозова, но в упрощенном варианте этого почерка, [617] вероятно, в момент сильного волнения. Существует достаточно правдоподобная версия, согласно которой С. Т. Морозов написал эти слова задолго до кончины. Возможно, когда он находился у постели смертельно больной М. Ф. Андреевой. Возможно, под ее диктовку. Слова являлись заключительной частью более обширной записки. Впоследствии кусок бумаги с этими словами был оторван и положен рядом с телом С. Т. Морозова. Это объясняет, почему предсмертная записка оказалась написана в верхней части относительно небольшого куска бумаги.
616
Цит. по: Морозова Т. Я., Поткина И. В. Указ. соч. С. 167.
617
Там же. С. 192.
Официальная версия гласила, что С. Т. Морозов покончил жизнь самоубийством.
В смерти Саввы Морозова было и, наверное, навсегда останется много загадочного. Основной вопрос — была ли неожиданная смерть «сравнительно молодого и, казалось бы, полного жизни человека» самоубийством или же организованным убийством? И если верно второе — то в чьих интересах было устранить Морозова? и кто оказался непосредственным исполнителем убийства? Непонятно, почему купец, подозревая о намерениях большевиков, не запросил защиты у тех представителей власти, с которыми общался по долгу общественной деятельности. И уж совсем неясно, что именно вынудило Морозова, чьей жизни угрожала опасность, выехать за пределы России. Ведь Морозов не мог не знать, что за границей русское подполье чувствует себя вольготнее, нежели в Российской империи, и что в Европе опасностей для его жизни будет ничуть не меньше, чем в Москве. Список вопросов можно продолжить. Некоторые из них, вероятно, так и останутся без ответа. Но кое-что всё же можно попытаться понять по сохранившимся источникам.
На сегодня существует целый ряд версий загадочной кончины Морозова. Современным исследователям удалось убедительно опровергнуть некоторые из них.
Во-первых, совершенно ясна несостоятельность версии, согласно которой Морозов покончил жизнь самоубийством на почве нервного помешательства. Эту версию выдвигала, в частности, М. Ф. Андреева, чьи воспоминания в целом не отличаются достоверностью. Выше говорилось, что никакого помешательства не было: скорее всего, речь шла о сильном нервном напряжении, которое, однако, не замутняло ум купца.
Во-вторых, доказано, что семья Морозовых не была причастна ни к убийству, ни к травле Саввы Тимофеевича. Роман Морозова с Андреевой завершился, он окончательно вернулся в семью. И жена его простила. Если бы Зинаида Григорьевна хотела отомстить супругу за измену, вероятно, она сделала бы это по горячим следам. Кроме того, она в отличие от мужа была верующей и не пошла бы на страшный грех — убийство. Да и Мария Федоровна Морозова не имела оснований оказывать сыну недоверие. Более того, как показано выше, и жена, и мать старались помочь Савве Тимофеевичу выбраться из ловушки, в которую он угодил.
Таким образом, осталось еще две версии: либо Морозов покончил с собой из-за травли со стороны большевиков, либо его убили сами большевики. Оба варианта представляются достаточно правдоподобными. Во всяком случае, тот факт, что в Европе Морозов подвергался преследованиям и травле, подтверждается целым рядом различных источников.
Путешествие Морозовых не имело точно заданного маршрута. Вернее, маршрут этот менялся в ходе поездки. Они посетили Берлин, Париж, Виши, Канны — но далеко не все эти города они заранее планировали посетить. Оказавшись за границей, Морозов так и не получил долгожданного покоя. А. А. Арутюнов приводит свидетельство М. Л. Кавериной, которая была близко знакома с 3. Г. Морозовой. По словам Кавериной, Зинаида Григорьевна ей рассказывала: «В Берлине, Виши и в Канне — всюду нас преследовали шушеры, днем и ночью они слонялись под нашими окнами». В этом свидетельстве можно было бы усомниться — мало ли какие фортели выделывает человеческая память. Кроме того, чем длиннее цепочка рассказчиков, тем больше вероятность искажения фактов. Да и добросовестность рассказчика можно поставить под сомнение. Но его можно проверить. Д. А. Олсуфьев также слышал подробный рассказ о событиях весны 1905 года из уст 3. Г. Морозовой. [618] Причем записал его не в конце XX века, как в случае с Кавериной, а в самом начале 1930-х годов.
618
Дмитрий Адамович в воспоминаниях не называл прямо 3. Г. Морозову. «Все это слышал я тогда же (май 1905 года. — А. Ф.) от самого близкого к покойному лица», — писал он.