Сборник "Чистая фэнтези"
Шрифт:
Трудно было не согласиться.
Особенно после бурных событий последних дней.
«Сон золотой» являлся изобретением волхва-кантикулярия Жан-Пьера Беранжа, внука портного и сына швеи, выбившегося в люди исключительно благодаря таланту и обаянию. Восстанавливая силы и упорядочивая резерв маны, придавая лицу здоровый цвет, душе — резвость, а телу — юношескую бодрость, этот сон имел одну закавыку и один побочный эффект. Так, пустяки. «Сон золотой» требовалось навевать, а следовательно, возникала нужда в присутствии опытного коллеги. При попытке самостоятельно ввести себя в транс Беранжа дело завершалось болью в висках и головокружением — чувствами, сходными
Сходные грезы возникали у Омфаллосских пифий, накурившихся лаврового листа. Только пифии, избранницы «Пупа Земли», от рождения умели толковать любые, самые сумасбродные виденья, — в отличие от чародеев, сторонников «Вышних Эмпиреев», а посему людей нрава скорее педантичного, нежели интуитивно-прозрительного.
Чаще всего сны забывались без последствий.
— Буду вам весьма признателен…
Взмахнув рукой, охотник на демонов отмел все благодарности. Дескать, сочтемся, свои люди! Мускулюс и не сомневался, что сочтутся, рано или поздно.
В лице Фортуната Цвяха проступило сумасбродство, характерное для блиц-навевания, и малефик погрузился в золотые объятия сна.
… Девочка-одуванчик сидела на поляне под дождем. Дождик, дождик, перестань, здесь не мокрые места… Капли сплетались в нити. Тонкие, прочные. Нити тянулись к земле, траве, палым листьям. Диким плющом заплетали лес, мир, жизнь. На кончиках нитей танцевали марионетки. Крошечные человечки, куклы водили хоровод. Там, в затянутой тучами выси, смутно маячила большая женская фигура в плаще. Плащ был крашен синькой; даже в слякоти-мороси видно, какой он синий. Нити тянулись к рукам дамы в плаще, укрытым под тяжкой тканью. Девочка с интересом следила за пляской марионеток, шевеля пальчиками. Гибкие, тонкие, звенящие, словно тетива лука, пальчики трогали, ласкали, поддергивали и подтягивали. Тихо-тихонько, осторожно-аккуратно. Чтоб дама в плаще не заметила. А дама и не замечала. У нее, дамы-кукольницы, вон сколько забот! Что ей одна-другая пустяковина? — меньше, чем ничего.
Ну упал куколка Янош с разбитой головкой. Ну рухнул от свинцового ядрышка, пущенного из умелой пращи. Дернулся, смешно засучил ножками. Замер. Провисла ниточка. А девочка-одуванчик пустила морщинки по лаковому личику, скорчила гримаску и потянулась безымянным пальчиком. По ниточке, словно по струночке: туда-сюда. Вжик-вжик. Встал куколка Янош, живей прежнего. Ядрышко мимо шваркнуло, а парнишка в пляс пустился. Вон, по сей час танцы строит.
Ну рубанули сабелькой по пупсику Леонардику. Ловко так рубанули, с оттяжечкой. Порвалась у толстого пупсика ниточка, лежит, не моргает. А у девочки в уголках рта морщинки залегли. Славные морщинки, вкусные. Будто ребенок на печеньице взирает, схватить со стола не решается. Или старушечка-вострушечка, карга голодненькая, за мясным прилавком наблюдает: отвернется дурачок-мясничок, отвлечется, ухватят костлявые пальчики шмат грудинки… Ишь ты! — ухватили. Связали ниточку, да так славненько! Бери, пупсик Леонардик, колышек, иди махать дальше. Минула тебя сабелька вострая. Еще попляшешь.
Что там еще? Опоздали колдуны-марионеточки, а пращнички у забора танцуют, в дом ломятся? Ну, это вовсе чепуховина: тут дернули, там крутанули, никто и не опоздал, никто и не ломится. Будем жить-поживать, медовый пряничек жевать. Сидит на поляне дитя в желтом платьице, чей-то одуванчик. Знать бы чей. Тянется исподтишка к ниточкам.
Здесь главное, чтоб дама в плаще не почуяла.
Дамы, они злющие…
— Что снилось?
Фортунат Цвях был в трезвом уме и здравой памяти. Весел, доброжелателен.
— Бред какой-то, — честно отозвался малефик. Разгадывать сон он и не пытался, прекрасно зная, чем заканчиваются попытки копаться в «сне златом». Предположить, что Лесное Дитя есть демон-альтруист в свободном состоянии, причем демон-хранитель, чьи врожденные способности — ибо маны у демонов нет и колдовство им недоступно! — заключаются в вытаскивании симпатичных личностей из жизненных передряг…
Все естество протестовало против таких допущений.
Радовало другое. Сущность малефика просто кипела от переполняющей ее маны. Боясь поверить в чудо, Андреа осторожно погрузился в собственные недра. Овал Небес! Свершилось! Впервые в жизни «Великая Безделица» случилась с ним во время сна, а не при опостылевшем «бодании» с забором! Что ж это получается? Это теперь можно будет накапливать резервы и сублимировать запасы, подобно учителю Просперо, лежа в гамаке или на диване?!
Ай да Мускулюс, ай да сукин сын!
Бурно выражать свою радость колдун постеснялся, но Фортунат и так все понял. Присел на краешек ложа:
— Я счастлив, что вы снова готовы творить чудеса. Но полагаю, нам сперва необходимо объясниться. Хочу предупредить, моя история длинна и вызывает сомнения…
— Ничего, — усмехнулся колдун. — Время у нас есть. Сомнения не демоны, их и вызовешь, и обуздаешь. Давайте сомневаться вместе.
SPATIUM IX
Дайм-венатора Фортуната Цвяха и приват-демонолога Матиаса Кручека многие считали братьями. Хотя двух более непохожих людей трудно было сыскать. Манерами и обликом мастер Фортунат напоминал столичного щеголя из высшего общества, каковым в определенной мере и являлся. Благодаря ему в столице одно время вошли в моду двубортные камзолы из стеганого атласа с двойным рядом перламутровых пуговиц по борту и отворотам рукавов, а также узкие хромовые сапоги в «охотничьем» стиле. Мастер Фортунат вообще любил все узкое, длинное и стильное. Сам он был высок ростом, изящен в манерах, ироничен до сарказма и хорошо знал себе цену. Нередко, вопреки традициям магов, носил на боку шпагу.
Надо сказать, охотник весьма ловко владел сим предметом, беря уроки у разных маэстро клинка.
Доцент Матиас Кручек являл собой полную противоположность другу. Медлительный и грузный, в неизменном коричневом сюртуке, он походил на бабушкин комод. Сюртук доцента давно стал притчей во языцех среди студентов Универмага. Человеку, мало с ним знакомому, Матиас Кручек мог показаться субъектом недалеким и даже туповатым. Привычка тщательно обдумывать каждое слово делала речь доцента замедленной. Что в сочетании с внешним видом никак не располагало собеседника к мастеру Матиасу при первом знакомстве. Да и при втором — тоже.