Шрифт:
Рассказ "Общая картина"
«Общая картина».
Я получил приглашение на свою «физическую» почту. Бумажный конверт с рисунком и маркой. На ней был изображен молодой амурский тигр. Меня сразу обуяло приятное ощущение ностальгии по детству, нахлынувшее как от рассказов Рэя Бредбери. Если ты, мой дорогой читатель, так же, как и я, давно не имел удовольствия коснуться этого раритетного способа общения между людьми, то рекомендую попробовать. В прошлый раз, моя бывшая жена, похожим почтовым посланием, известила меня, что у нас больше нет шансов на общение, так как она вместе с Владиком, нашим сыном, переезжает в столицу, чтобы жить серьёзной жизнь, а я могу спокойно продолжить своё бестолковое графоманское существование. Эх… (томный вдох)
Вернусь, пожалуй, к истории. В конверте, полученном мною, лежало приглашение в гости, от известного на весь мир, художника – Жана
Ну как тут отказаться?! Это просто магия наяву. Мне представился шанс поговорить с живым гением. Его «Бархатный космос», картина, повествующая об угасании человеческого разума в космосе, заставила меня еще неделю чувствовать опустошение, даже большее, чем при получении письма от бывшей жены. Но, может, я, конечно, преувеличиваю. Людям свойственно превозносить случившееся недавно, над тем, что осталось в прошлом. Гравюра «Битва за солнечные лучи» перевернула моё сознание, дав осмысленное понимание того, что растения и люди неотличимы друг от друга, если смотреть на нас из далёкого-далёкого другого мира, откуда-то из соседней солнечной системы. Биологически, люди далеки от растений, но философски, и мы, и они, нуждаемся в заботе солнца.
Его произведения изобразительного искусства рассказывают о гуманистических идеях и ценности жизни людей, зверей, растений, грибов и роботов. Точные философские высказывания, запечатлённые в мгновении.
Крайние десять лет, Жан Льюпье ведёт жизнь затворника и не появляется на публике. Интервью, естественно не даёт.
И вот, я, писатель, не имеющий успеха, не купающийся во внимании читателя, да что уж говорить, даже не имеющий изданных книг, только цифровой самиздат, каким—то чудом получаю приглашение посетить дом художника Караванова. Мне всю жизнь не везло с работой и признанием, с любовью, кстати, тоже дела всегда были так себе, неужели, удача повернулась ко мне своим светящимся ликом?
Два дня спустя, я уже прибыл в маленький городок «Провидение». Население сорок тысяч человек, но туристов, что одуванчиков в конце мая. Каждый хоть сколько—нибудь уважающий себя любитель живописи, считает своим долгом приехать в Провидение, зайти в местное кафе, которое называется «Сад внеземных наслаждений» и выпить там чашечку кофе с булочкой с яблоком. Потому что так делал и сам Жан Люпье, раньше.
Вскоре, я добрался до дома Жана Люпье. Он выглядел, как симбиотический союз средневекового дворца и ультрасовременного умного дома. Внутри много винтажной мебели, созданной много людских жизней назад. На деревянных стенах висели картины Босха, Караваджо, Веласкеса, Эль Греко и Гойи. И вся эта красота тонула в море Пуаннсетий, Антуриум, Коланхой и Азалий. На небольших стендах и тумбочках повсюду стояли деревья, похожие на бонсаи, но больше, в масштабе три к одному.
К Жану Люпье меня проводил дворецкий, выглядевший, как человек, но во время нашей пешей прогулки до библиотеки, где у меня должна была состояться встреча, дворецкий обмолвился, что на самом деле он робот. Сей факт вызвало во мне странное чувство, неужели время, когда роботов невозможно отличить от людей уже наступило?! А я и не заметил…
Библиотека внушала трепет. Куполообразное помещение с камином, двумя креслами и столиком, на котором уже стоял чайник, а из его носика, словно привидение вылетал пар. Жан Люпье Караванов оказался невысок ростом, лицо его было испещрено глубокими морщинами, а поредевшие волосы окрашены сединой. Но в глазах я не заметил старческой мутности. Напротив, их синева, как бы кричала о надеждах на будущее. Если бы не болезненная худоба и бледность, я бы не сказал, что этот человек стар.
За первыми чашками чая мы просто говорили о погоде, вечной мерзлоте, разнообразии языков. Обыкновенная светская беседа. Забавно, но он не казался мне гениальным художником, скорее начитанным соседом. Но потом, началось… С вопроса:
– Аркадий (это моё имя), как думаешь, можно ли человека заразить тягой к прекрасному?
У
– Знаете, сколько бы я не старался рассказывать своим друзьям детства, невероятные факты о картинах Босха, Гойи и Караванова, мне ни разу ни удалось увидеть в их глазах подлинного интереса. Они комментировали рассказанное и увиденное, но всё равно, приходя домой, оставляли гениев за порогом и не впускали их в свой ум. Мои друзья не глупы, они хорошо зарабатывают, любят жен и детей, разбираются в контентологии. У них есть чувство стиля. Помню, когда мы были моложе, и я начал горячо рассказывать им обо всем, что намедни узнал, тогда я впервые почувствовал незаинтересованность в ответ… Это побудило меня писать. Я начал трансформировать увиденную удивительную красоту в словесные конструкции. Это было здорово. Когда простой парень из семьи железнодорожников, причём в пятом колене, отказывается от уготованной ему судьбы и начинает писать истории —это вдохновляет. Так мне удалось настроить самого себя, что нет ничего важнее в жизни, чем белый и лист, и чёрные буквы. Но, мне кажется, никто не зарождал во мне тягу к писательству, – закончив тираду, мне стало немного не по себе, что я сходу начал так много говорить.
– Позволь спросить, твой отец любил читать, а дед? – очень мягким тоном спросил Жан Люпье.
– Да, они очень любили это дело, были книгочеями. От деда и отца мне досталась небольшая бумажная библиотека. Это был волшебный мир, который моя семья не могла себе позволить. Но, как—то всё-таки смогла её собрать. Это был повод для гордости. Я не знал никого из сверстников, кто вот так мог читать не электронные книги.
– Видишь, их вклад в твоё мироощущение намного больше, чем ты мог себе представить, хотя прекрасно знал об их ролях. Ты играешь в шахматы, Аркадий? – спросил меня Жан Люпье, сделав глоток чая.
– Иногда.
– Вот ты – игрок, а твой дед – это мастер, что выпил доску, убрал заусенцы, нанёс рисунок и лак. Эта работа заняла у него всю жизнь. А твой отец, придумал особенную форму фигур, выточил их и расставил на доске. И всё это они делали, чтобы ты смог начать игру.
– Когда мне было восемь лет, мы с мамой и отцом жили в небольшом домике на отшибе города. Довольно бедно, но всё же могли себе позволить водить нескольких собак и кота. Мои родители вложили мне в голову мысль о братьях наших меньших, что они являются полноценными членами семьи и имеют равные со мной права в нашей семье. Это конечно было преувеличением с их стороны, но для мальчика восьми лет – это была кристаллизованная истина. Пёс по кличке Валихан спал на моей кровати, прямо у меня в ногах. А размера он был приличного, мощный такой, охотничьей породы. Я его дико любил и считал человеком в теле собаки. У нас на улице было много ребят моего возраста. Одного из них, звали Алёша. Хороший малый, добрый, но любил похулиганить. Через сетчатый забор у него жила соседка, которая завела себе чёрного волосатого двортерьера, у него даже глаз не было толком видно, зато сам он был гигантом. Алёша купил себе под новый год петард и начал этого пса ими пугать. Собаку звали Пират. Помню, как зашёл к Алёше в гости, а он как раз кидает к забору очередную петарду, приводя и без того разъярённого Пирата в бешенство. Этот пёс увидел меня и что—то в его собачьем разуме на мне зациклилось. Он обозлился. С того дня, Пират начал пытаться вырваться из двора и меня покусать. Один раз ему это почти удалось, но я вовремя удрал на велосипеде. И вот, тёплым майским вечером, мы гуляли всей своей компанией. Пират выбежал из двора, пробежал мимо моих друзей и с яростью вцепился мне в ляжку, чуть выше перегиба колена. Было больно, торчало мясо. Мой отец, был очень суровый человек. Его туманное для меня прошлое, разложенным по дому холодным оружием, подсказывало, что он опасный человек. Вскоре отец забрал Пирата и привёл к нам во двор. Он подвесил его на яблоне за шею и мечом отсёк голову. А потом, спросил наблюдающего со стороны меня: «Слышишь? Это льётся кровь твоего врага», – я замолчал, взглянув во внимательные глаза художника. —Вот такую фигуру выточил для меня отец. А я стоял и думал, для кого-то же Пират был человеком запертым в теле пса. Я смотрел на Валихана и боялся, что кто-нибудь вот так лишит меня моего брата. Только после того, как мне стукнуло двадцать пять, меня осенило, что, если бы не отец, Пират бы точно меня убил. Этот мир принадлежит хищникам, и по-другому не будет.
– У меня к тебе вопрос, Аркадий. Может ли что—то оправдать убийство? – Жан Люпье встал со своего кресла и подошёл к высокому окну в форме арки.
Я задумался.
– Для такого вопроса необходим контекст, – ответил я.
– Тогда слушай. Последние десять лет я пропал из медийного пространства с одной целью —создать кое-что важное. Как думаешь, что для этого нужно? – художник вернулся в своё кресло и посмотрел мне в глаза.
– Здесь не я гений, – сказал я, натягивая простодушную улыбку.