Сборник рассказов
Шрифт:
Вновь только трубы гудят, да капает что-то или ударяет о воду часто и гулко... Аня повернулась и смотрела в окно стоящее у стены подвала, потом она подошла к Анатолию и говорила:
– Я не оставлю вас теперь. Не за что не оставлю, слышите вы это? Я не позволю вам оставаться в этом ужасном месте!
– выкрикнула она.
Анатолий повернулся и сел на своем матрасе, лицо его в тусклом, падающем из залепленной грязью лампе, свете, было ужасно.
– Здесь по крайней мере тепло, - произнес он, - да, трубы не дают мне замерзнуть...
– Но вы... так молоды, - запинаясь говорила Аня, - где вы жили раньше, где ваши родители?
– Рассказать..., - Анатолий прикрыл глаза, - дни детства и отрочества, какими счастливыми, солнечными, полными звонких ручейков и шума моря вспоминаются они мне, особенно детские годы, тогда помню я и начал рисовать... На берегу моря, у зеленой рощи... но это ушло, ушло... остались только воспоминания и мечты, четырнадцатый год, отец мой был офицером, его забрали в армию... через год пришло уведомление о его смерти... даже хоронить было нечего, он сопровождал обоз со взрывчатыми веществами, ну и в общем попал туда немецкий снаряд... мы остались вдвоем с матушкой... К тому времени я добился уже чего-то в художественном ремесле, - тут Анатолий закашлялся надолго, а потом отдышавшись продолжил, - перебивались в общем, кое-как, а потом начался этот хаос, все перемешалось закружилось, весь мир встал с ног на голову, все бегают, кричат что-то убивают друг друга, зазывают в какие-то партии... Весь этот год какой-то кошмарный, с самого своего начала, с зимы... какие-то банды, толпы озверевших людей кругом, да, да, мир сошел с ума! Помню какая-то шпана побила стекла в нашем доме, убили нашу Жучку, потом, помню, мне надо было отлучиться, некогда не забуду тот день... начало ноября было или конец октября, на улице сыро, темно, холодно, я бегу по этим улицам, спешу быстрее домой к матушке, и все по углам люди какие-то, черные словно тени, и группами стоят, и песни поют и целыми толпами всю идут и идут куда-то, кричат, псы лают... Вот домой прибежал, а там все темно и разбито... мать я так и не нашел, только на кухне все в крови было...
– Анатолий задрожал, - мне так жутко стало тогда, я кажется закричал что-то и бросился бежать, по этим темным улицам, бежал-бежал, сбивал кого-то с ног, ничего больше не помню, но очнулся я в этом подвале и это значит проведению так угодно было что бы я здесь оказался, а дорогу домой я забыл и вспоминать не хочу... Понимаете вы меня, Аня?
– Да... да конечно понимаю... понимаю, - повторила она упавшим голосом и по щеке ее побежала быстрая слеза.
– Я редко вылезаю отсюда, - продолжал Анатолий, - на улицах мне еще хуже чем в этом подвале, здесь по крайней мере нет этих перекошенных рож, этих бесконечных толп, бегущих куда-то... Уж лучше я здесь умру...
– Не говорите так, как вы можете!
– воскликнула Аня.
– Подождите, послушайте лучше меня, я все-таки раньше вылезал отсюда, обычно ранним утром, когда на улице никого нет, шел на свалку, она здесь неподалеку, и там находил себе пропитание, и представляете каково было мое счастье когда я нашел там набор карандашей, правда они были наполовину исписаны, ну ничего, я как мог экономил, вот хватило как раз на эту картину... Но мне совсем нечего стало есть, на свалке теперь поселилась огромная свора бездомных собак, нет знаете, не собак даже, а волков, безумных, голодных волков, бока обвислые и слюна с клыков капает. Ну мне без еды совсем туго стало, вот представляете до чего я дошел - пытался поймать мышь, вы понимаете зачем?...
Аня вздрогнула, а Анатолий вновь закашлялся.
– ... Но у меня ничего не вышло - мыши то проворные, ну а я совсем стал слабым... вот сегодня решился, выполз на эту улицу, дальше то, на большие улицы идти, у меня сил уже нет, мне там так тошно, вот увидел вас, заманил сюда, разжалобил ваше сердце этой историей... зачем... вы мне все равно не поможете, а я вам и подавно, только боль от всего этого исходит...
– Нет, нет, вы не правы, - спешила уверить его Аня, - очень хорошо что вы мне все рассказали, ведь вам так больно и вы держали это в себе, вы были один, ну а теперь мы вместе, слышите Анатолий - теперь я с вами. И я совсем не жалею о нашей встречи, я рада ей! Я увидела эту картину, это маленькое окошечко в иной мир из этого жуткого подвала... и я увидела вас умирающего в этом подвале... что с вами... вы... вы голодны, вы простужены; этот ужасный кашель... вам нужна помощь врача и вам нужна моя помощь и я теперь от вас ни на шаг, и не гоните меня, и все равно никуда не уйду. Толечка пойдемте к нам, я устрою вас как-нибудь. Давайте мне руку, - тут она сама взяла его за руку и потянула с матраса. Анатолий не противился, он поднялся, заметно пошатываясь на слабых ногах, подошел к столу и осторожно взял с него картину - удивительно это выглядело будто бы окно взмыло в серый, душный воздух и стало расти в размерах, когда Анатолий подошел к Ане.
– Ну что ж ведите, - просипел он.
Вновь они шли меж гудящих труб, только теперь Анатолий, бережно нес, прижав к груди, картину, так мать несет своего младенца.
– Расскажите мне про себя, - попросил он у Ани когда они вышли во двор, словно бы замурованный меж четырех стен.
– Да в общем-то ничего интересного, но если хотите, то конечно расскажу, - тут они стали пробираться в узком проходе меж грязных и холодных стен, от которых несло плесенью и гнилью. Аня часто смотрела в грязное, бледное лицо Анатолия и, не в силах догадаться сколько же ему лет, прислушивалась как часто-часто стучит ее сердце, как нестерпимый жар пылает где-то в ее душе, сбивчиво она рассказывала, - нет ну право ничего интересного, самая обычная у нас семья, отец мелкий служащий в какой-то конторе... название... вот я даже названия не помню, но это впрочем и неважно, он не всегда был таким, раньше когда я была еще маленькой он совсем не пил и матушку любил, часто придет из этой своей конторы и принесет ей цветы, мы и на природу ходили, а потом началась эта война, старшего моего брата, любимого его сына Алексея взяли на фронт и вскоре мы узнали о его гибели. Отец не выдержал, тогда начал пить, с каждым годом чем больше вокруг бегало этих... революционеров тем больше он пил, кричал что весь мир катится в бездну, начал бивать матушку, а в этом году совсем спился, на человека уже непохож и нас за людей не считает, мне и жалко его и в тоже время и презираю я его. Конечно не хорошо так говорить, но вы сами увидите и поймете... он все деньги пропивает и как напьется так матушку колотит, а нас трое детей, хорошо что я еще на почте работаю... точнее работала, теперь то все с ног на голову встало, весь мир перевернулся, это вы верно сказали... теперь и училище наше закрылось, я ведь знаете раньше в училище занималась, словесности, литературе и другим наукам, хотела я учителем стать, я знаете так маленьких детей люблю!... Вот ну что еще про себя рассказать, - Аня очень волновалась, - стихи очень люблю Лермонтова, Пушкина... вы "Демона", читали?
– Да еще в том цветущем, светлом мире, в котором жил я с матушкой и батюшкой.
– Эта поэма просто чудо! Ее, знаете, сразу надо читать, только тогда как целую картину увидите и вас такой вихрь горячий охватит, нет вы попробуйте, попробуйте, это необычайно неземное чувство, может есть в нем что-то демоническое, но и небесное тоже...
Так за разговором (причем говорила по большей части Аня, а Анатолий либо спрашивал у нее что либо, либо же тяжело дышал), проплутав по какому-то дикому переплетенью улиц, дошли они наконец до дома в котором жила Аня со своей семьей. С гранитного неба быстро, под острым углом падали в снеговое, грязное месиво, маленькие серые крупинки, пронизывающий ветер, холодил до самых костей и сами кости, болели от каждого его порыва. Наступил уже ранний зимний вечер, в воздухе и без того затуманенным снегопадом, еще словно бы разлил кто-то темно-серые помои которые с каждой минутой все густели и густели, кое-где сквозь эту серость прорывалось пламя костров, часто проходили группы людей и быстро таяли в этих темно-серых помоях, унося с собой то пьяное пений, то грубый мужицкий хохот, то столь же грубую кабацкую ругань.
Аня, придерживая за руку, совсем ослабевшего и посиневшего от холода Анатолия, ввела его в просторный подъезд, в темном, холодном углу, которого шевелилась, источающая запах гниющей кожи, бесформенная фигура, из нее раздался страдальческий, безумный крик:
– Подайте инвалиду на пропитание!
Анатолий как отдернулся от этого крика, а Аня поскорее потащила его вверх по широким, покрытыми мокрыми трещинами, ступеням, она говорила так что ее едва можно было услышать:
– Вот видите сколько сейчас кругом несчастных людей. Все несчастны и даже эти... которые бегут куда-то по улицам, они ведь все там заблудились в этой тьме, среди этих гранитных стен, все бегут, убивают друг друга, ищут врагов, а ведь все они и есть враги сами себе. На самом то деле, ведь на самом деле все так просто - надо только делать добро друг другу, нет ну право это ведь как-то по детски я говорю, да?... Но ведь это правильно, если бы просто все друг другу помогали, а так только боль, страдания, войны и зачем, зачем? Никто не может сказать, только отнекиваются какими-то длинными речами... это у них хорошо выходит. Ну вот мы и пришли.
Они остановились подле двери, с вырванным, болтающемся на проводе звонком; из-за двери раздавалась музыка - играла какая-то заезженная пластинка - высокие трели певицы прерывались треском. Аня еще шепнула Анатолию: "-Ты только потише, будет мой отец что кричать так ты молчи ему лучше не перечить.", затем она застучала в дверь. Так пришлось ей стучать с пол минуты, и внизу, в подъезде, инвалид с гниющей кожей, начал вдруг орать благим матом.
Наконец за дверью послышались шаги и раздался мальчишеский голос:
– Кто там?
– Это я Петенька, открой, - отвечала Аня.
Дверь приоткрылась и в проеме появилось лицо мальчика лет десяти, худенького, бледненького, со старым шрамом рассекающим лоб, он бросил недоверчивый взгляд на Анатолия.
– А это еще кто такой?
– Это мой друг, открой цепочку.
Петенька вздохнул и звякнув цепочкой открыл дверь.
– Папка то сегодня злой, - говорил он, - где-то в кабаке набрался и пришел домой с синяком под глазом, да еще с ссадиной такой здоровой на щеке, мама к нему подошла, а он ее по щеке ударил. Она теперь плачет лежит, а он вон в комнате сидит, граммофон на весь подъезд включил и водку пьет.
Аня взглянула на Анатолия и молвила:
– Тогда давай лучше обождем еще на лестнице пока он не заснет, а тогда прокрадемся потихоньку в мою комнату... Вот что Петенька, вынеси нам что-нибудь покушать, да тепленького, руки погреть.
– Что есть то?
– вздохнул Петенька, - папка как пришел так на кухню, все что было умял... Ну ничего я кое что все таки припрятал, сейчас я тебе картошки да горячей водицы вынесу.
– Вот умница ты Петенька...
– начала было говорить Аня, но ее прервал неожиданно низкий, хриплый и жесткий мужской голос: