Сборник рассказов
Шрифт:
Вот "брат-росток" - он развесился по всей стене, он чувствует боль своих частей ибо каждый из братьев, сцепившись составил единый организм; он чувствует, как карабкается по его многометровой плоти плоть каменная, как рвет его, как сама рвется от его крови. Все выше и выше - эх, как жалко, что до следующего "запуска" пыльцы еще полчаса - иначе бы...
– Впер-ред!
– в исступлении орали командиры, а мимо них неслись каменные ряды. Не было видно ни крепости, ни грибов; все затянул плотный, беспрерывно относимый ветром, но и беспрерывно поднимающийся из разодранных тел дым.
Под стенами кипело уже целое озеро из расплавленных тел - новые ряды, заполнили его, сами оплавились, а по ним бежали следующие и конца-края им не было. Новая яростная атака: каменные достигли вершины стены часть, бесформенной массой опала вниз; часть уже видела корабль.
Огромный организм: "брат-росток", был при смерти - слишком многие его части погибли, слишком много крови утекло в землю. Он стонал, корчился; сбрасывал мертвые части и уже отчаялся, готов был распасться, рухнуть в лаву, как вдруг почувствовал в себе великую силу. Он вырос - в него в одно мгновенья влились сотни тысяч новых составляющих.
Настал день, названный в последствии "днем великого поднятия". Раз в полгода, планета выбрасывала из недр, вскормленные ею ростки: только лежала голая, испещренная бороздами равнина и вот уже все в бирюзовых кристаллах, в рощах - как пыльца из голов "братьев-ростков", было выброшено все это под оранжевые небеса.
А там где раньше тянулись борозды, поднялись те, кто были в них засеяны. "Братья-ростки", сами того не ведая, при ходьбе выпускали из корней семена, которые, удобренные ими же, все это время росли, не зная не времени, и вот теперь поднялись все разом, чувствуя себя частью огромного растительного организма; уже зная все то, что знали и чувствовали защитники стен.
Между бирюзой двигалось море "ростков" и был их миллион!
Они поднялись и между бегущих рядов, которые с высоты птичьего полета представились бы теперь каменной нитью, в движущемся изумрудном море. Вот вобрался в головы миллион розовых конусов...
– Нет!
– заорал "Дьявол с согнутой шеей".
– Я Джован Симерон! Слышите вы! Вы цветки, вы не смеете, черт вас подери! Дайте мне вернуться домой, черт подери! Дайте уйти, а сами...
Он не успел доорать - из миллиона голов вырвался миллион струй и заполнил долину огромным и плотным облаком, которое вскоре отползло к кровавым морям, оставив долину такой, какой она была прежде - а от "каменных" остались только булькающие лужи, которые быстро засосала в свои живые недра планета...
* * *
Прошло три дня.
Огромный растительный организм, чувствуя каждую из своих частичек расползался по планете, оставляя в бороздах новые семена, чувствуя, что планета, частью которой они является обо всем позаботится сама - остановит, когда посчитает нужным его рост.
Ему не нужны были больше плоды: всю силу он получали из корней и из ветра, который видел теперь в плавных радужных цветах. Ему не нужна была речь - ежедневно в нем рождался миллион поэм, и каждая из этих поэм, представлялась в этом организме не как строки, но как огромное чувство.
И на третий день, он приник к корням "грибов" которые окутывали все ядро планеты, и высосал, сколько ему требовалось, твердеющей пыльцы.
"Мне нужна, та которой посвящены миллионы поэм" - таково было единое чувство организма...
Проем в корабле был залеплен и в распахнувшийся, ставший чуждым люк вошла одна из частичек организма, никем не избранная - просто частичка, которая в это время была ближе всех других частичек к люку.
Уже отделившись от земли, частичка почувствовала сильную тоску и оторванность от целого: "Вернусь на Землю - под любым предлогом вызову Катрину на эту железку, потом настрою корабль на возвращение - астероидный поток растянулся на несколько световых лет, хоть край его я найду, а координаты планеты, относительно расположения других астероидов, уже в памяти мозга... Я вернусь в единство, но и она разовьется; и она, охватит всю планету, сольется со мной, по всей этой поверхности... Я вернусь, вернусь"
Кораблик, следуя заложенному курсу, поднялся в оранжевое небо, провожаемый миллионами слитое в единое красных глаз, превратился в точку, а затем исчез...
На третий день он вернулся - люк откинулся и "росток" вынес на руках бесчувственное тело Катрины, другие "частицы" в благоговении окружили ее плотными рядами и, заливаясь беспрерывной поэмой-чувством, стали засыпать коричневой пыльцой; она открыла глаза, закричала, вскочила на ноги, и бросилась среди этих, тянущихся на версты рядов.
Она бежала, спотыкалась о кристаллы, царапалась, капала на них кровью, двоилась, троилась... десять... сто... а из "ростков", из огромного, давно уже не человека, но все еще хранящего в себе имя Джована Симерона - из него сыпалась и сыпалась на увеличивающихся Катрин коричневая пыльца - впитывалась в кожу, попадала в легкие...
Она кричала, она смеялась, она плакала, она понимала, она сходила с ума, она обнимала его...
* * *
И на седьмой день бывшие рабы, а теперь "Люди неба" во главе с Вазелвулом достигли вершины горы, которая им, видевшим все в черно-белом свете, представлялась ослепительно белой, но на самом же деле была она ярко оранжевой, а из вершины ее неустанно вырывалась в небеса, сливаясь с ними, медленная оранжевая струя толщиной в полверсты.
Вазелвул стоял перед этим "белым, как волосы небесной девы Катрины" потоком газа.
– О, братья мои!
– рокотала в умилении Вазелвул.
– Вот он - предел нашего пути - вот луч, который заберет нас на небо, к подножью трона на котором сидит сам Джован Симерон. Немногие из нас дошли - сколькие раскололись в ущельях, сколькие сорвались вниз! Будем верить, что души их обрели покой, а теперь...
Он запустил свои квадратные ручищи в поток согревающего планету газа, почувствовал легкость, осторожно двинул руки назад - они ровно и безболезненно были срезаны, и от краев их по телу разбежался яркий оранжевый свет...
Бывшие рабы видели, как предводитель их сразу стал ослепительно белым - "оделся в благость неба".
По горам грянул заунывный, торжественный хор, от которого посыпались камнепады, затряслись ущелья.
Один за другим, они - жаждущие познать "мудрость бога Джована Симерона, от которого были изгнаны когда-то", ступали в слепящий розовый поток, растворялись в нем, сливались с ним в единое, растеклись над планетой, созерцая суету под собой, и сотканное из миллиардов звезд око в вечном космосе.