Сборник "Русские идут!"
Шрифт:
– Понятно, – прошептал я раздавлено. – Это все Сказбуш...
Справа чугунная тумба не шелохнулась, как и слева, но я словно чуткий пес уловил некое изменение. Воздух не двигался, запах мужского пота, не изгаженный дезодорантами, стоит плотно, я чувствовал их растущее презрение к такому ученому, который не замечает очевидное.
А когда начинают презирать сразу четверо крупных мужчин в наглухо закрытом автомобиле, это заметно и не такому подозрительному зверю, как я.
Машина мягко остановилась перед приземистым зданием, все еще на территории Кремля. Меня вытащили, я с надеждой оглядывался по сторонам, это же дико, вырываться не стал, еще вколют какую-нибудь гадость, явно шприцы наготове, у входа мне снова надавили на голову, своды кремлевских палат рассчитаны на низкорослых людишек тех веков, что якобы были богатырями, бегом протащили по узкому коридору.
Двери распахнулись, свет, еще один коридор, пол быстро понижался, мне даже почудился запах тления.
В просторной комнате возбужденно суетились крепкоплечие молодцы, не первогодки, профессионалы. Судя по нашивкам, даже не рядовые. Нам махнули, меня подхватили под руки, протащили через все помещение. Старший ткнул пальцем в кпонку, через несколько мгновений дверь распахнулось.
Я сперва не сообразил, что этот металлический патрон, похожий на полую ракету для запуска через океан, просто лифт. Стены зачем-то забраны толстой металлической сеткой. Меня втолкнули, за мной втиснулись трое, еще осталось места на дюжину таких же широких, пол под ногами ушел вниз, за решеткой замелькали трубы, железные кольца, потемнело. Я сообразил с тугодумием гуманитария, что проволочная решетка и есть кабина лифта, а движемся вниз по огромной металлической трубе.
Под ногами железо, стены лифта по пояс обшиты еще и толстым металлическим листом, везде железо, даже на металлическом стояке не пластиковая коробочка пульта, а тоже из железа, похожая на грубо сплющенный ударами гигантского молота слиток.
Дважды промелькнул свет, я чувствовал с какой немалой скоростью снижаемся. Потом движение заметлилось, со всех сторон пошли гладкие блестящие стены, а со стороны решетчатой двери поднялось ярко освещенное помещение.
Десантник открыл дверь, меня вывели, все та же умело сжимая локти. Двое офицеров, что склонились над клавиатурой компа, бросили на нас короткие взгляды, их пальцы трещали клавишами, не переставая, а один еще и судорожно двигал крысой.
Меня провели в дальний угол, усадили в широкое просторное кресло. Тяжело дыша и вздрагивая словно от нервного стресса, я исподлобья оглядывал зал. Яркий электрический свет, два широких стола, четыре ноут-бука, на стене простая карта, из тех, которые называют «политическими».
В комнате было трое, все крепкоплечие, каждый килограммов под сотню, но ни капли жира, одни мышцы из провитаминенных эластичных канатов. Двое с широкими рязанскими лицами, которые почему-то считаются типично русскими, а третий типично славянского типа: с вытянутым лицом, высокими скулами, массивным подбородком, высокий и поджарый.
У этого третьего на плечах погоны были другого типа. Звания я как не различал, так и не собираюсь, для меня что маршал, что прапорщик – одна скотина, а скотиной перестает быть, когда снимает мундир, да и то не сразу.
– А, – сказал он, – окидывая меня бараньим взором, которым принято у них считать цепким и проницательным, – советничек... Садитесь, располагайтесь.
Я плюхнулся на стул тяжело, дышал с хрипами, хватался за левую половину груди, болезненно морщился. Идиот, надо бы носить для таких случаев валидол или какую там дрянь глотают, выглядело бы убедительнее, но как – то не учел при всей своей футурологичности, что это хватание и запихивание в машины войдет в систему. Все-таки я старомоден, если представлял работу ученого-футуролога как протирание штанов в кабинете, пусть даже за Pentium-II и по уши в Интернете.
– Как вы... смеете... – прохрипел я. – Что вы... себе... позволяете...
Он поморщился:
– Оставьте. Мой отец отжимается от пола тридцать раз, а я только двадцать. Он старше вас на три года.
– Я не ваш... отец... – проговорил я с трудом.
На меня посматривали настороженно, стволы автоматов уже не смотрели в мою сторону, но я чувствовал, что меня почему-то опасаются. Офицер ухмыльнулся:
– Мы знаем, что ваш индекс здоровья вполне, вполне!.. Знаем и то, что осталось после того, как вы побывали на засекреченном объекте за городом, который гордо именовали военной базой. Так что не хватайтесь за сердце, не хватайтесь. После того, что вы оставили разгребать бульдозерам, я бы сказал, что сердца у вас как раз и нет...
Офицер, который меня доставил, сказал с интересом и уважением профессионала к другому профессионалу:
– Зато голова, как я понял, есть.
Первый буркнул:
– К сожалению, еще и руки! Не стыдно для ученого-теоретика?
Я, все еще сохраняя страдание на лице, прошептал:
– Я не знаю, кто ваш отец... Зато знаю, кто ваша мать...
Они смотрели вопросительно, только один из десантников хохотнул баском, сообразив, что я очень интеллигентно обозвал полковника сукиным сыном, заодно оценив и его мать, а я в свою очередь отметил этого здоровенного парня как более опасного, чем эти с золотыми погонами.
Глава 42
Сделав вид, что я кое-как отдышался, но только едва-едва, я спросил неверящим голосом:
– И что, вот так все просто? Государственный переворот, а ни танков, не бомбежек, не орудийной канонады?.. Даже в Кремле все тихо?
Он победно показал зубы, белые и ровные, как у киногероя:
– Я мог бы сослаться на блестящую организацию, что и на самом деле... Но с другой стороны, в России такое творится, что всем на все наплевать. Вы еще не стали быстрыми и злыми, не стали! Если сказать, что завтра всех перевешаем, то спросите только: свою веревку нести, или же казенная будет...
Английский акцент проступал все яснее пока из-под него не вылез американский, наглый и покровительственный, сразу на «ты», как слуге.
Я стиснул челюсти так, что заломило в висках. Каждое слово било в мозг, как долотом. Штатовец прав, самая великая беда России, что народ за века сумели сделать покорным и богомольным. Церковь со времен князя Владимира и до сего часа велит кланяться и подчиняться любой власти. Любой. Даже если власть захватят вообще марсиане. Даже папуасы восстанут, а русские... подставят шею под ярмо.