Сборник "Русские идут!"
Шрифт:
– Как можно хватать невинных людей?.. Если ваших побили, то ищите тех, кто их побил!
Подросток сказал дерзко:
– Полазайте по нашим горам!..
Его друг, такой же красивый и с дерзкими глазами, поддержал уже со смехом:
– Да-да, полазайте!.. И соберите все улики, чтобы могли доказать, кто их замочил!..
Шмелевич, у которого дыхание из груди вырывалось сдавленное, с хрипами, а то и вовсе со свистом, трясущимися руками сунул пистолет в кобуру. Горцы надменно смотрели, как он сдернул с плеча автомат, снял с предохранителя. Остальные десантники по-прежнему молча и угрюмо держали на прицеле всю группу.
– Огонь! – скомандовал Шмелевич.
Треск автоматов смешался с испуганными криками. Передние упали сразу, но те, кто стоял за ними, попытались бежать. Пули настигали их в спины, головы. Поднялся страшный крик. Раненые кричали, подростки растеряли гордость и пробовали уползать на брюхе, прятались за трупами, кричали уже жалобно, по-детски.
Десантники, суровые и молчаливые, как киборги, шли следом. Черные дула автоматов расцветали огнем, откуда со страшной скоростью вылетали свинцовые осы. Кое-кто на ходу выдергивал сдвоенный рожок и быстро вставлял другим концом. Сапоги ступали по лужам крови, что быстро впитывалась в сухую землю.
Потом лишь Глушенко ходил среди убитых, пинал, изредка слышался одиночный выстрел. Иногда после выстрела тело дергалось, Глушенко что-то бурчал, переступал, глаза придирчиво шарили по сторонам.
Десантники заканчивали собирать в бронетранспортере остатки документов, жетоны. Шмелевич бродил вокруг места схватки, круги все расширялись, всматривался под ноги.
Вернулся он последним, десантники уже ждали в точке сбора. С почерневшим лицом, Шмелевич тяжело дышал, пальцы то и дело дергались к рукояти пистолета.
Высоко в небе то приближался, то отдалялся шум вертолета. Боевая машина барражировала над группкой людей, готовая прикрыть огнем двух крупнокалиберных пулеметов. Видны были фигурки в проемах на месте дверей, что прикипели к длинным стволам.
Шмелевич указал в сторону аула, сделал знак, что вся группа погрузится на борт там. Вертолет качнулся, пошел боком, затем выровнялся и начал удаляться в сторону аула.
Глушенко спросил настороженно:
– Что случилось, майор?
– Ты сколько привел? – спросил Шмелевич.
– Сорок…
– А надо еще десятерых, – отрубил Шмелевич. Посмотрел в непонимающее лицо старого друга, с которым прошел еще кампанию в Афгане от начала и до конца, бросил зло: – Когда вы ушли, мы здесь обнаружили еще одного… Похоже, к нему привязали толовую шашку. Парень потерял голову, бросился убегать… Ну, гады позабавились, дали отбежать, потом рванули… Только номерной знак остался да остатки мяса на ошметках сапог.
Не прибегая к уловкам, скорым шагом, кое-где переходя на бег, они направились к селу. С вертолета передавали, что в селе спокойно, пока никто ни о чем не подозревает. Хоть село и небольшое, сказал командир вертолета, но убили мужчин незаметно. Зато детворы много, ими все кишит… Подрастают новые бойцы!
Глушенко зло ругался на бегу, выкрикнул:
– Будь моя воля…
– Ишь чего восхотел, – огрызнулся Мороз, он был известен среди десантников тем, что имел два высших образования, от службы не косил, а сам напросился в ВДВ. – Не дал бог свинье рога… А то б всех перебодала!
– Сам ты… – сказал Глушенко и выматерился. – Они ж плодятся, как крысы!.. Жлобится наш майор, сентиментальничает!.. Я бы по сорок за каждого нашего убитого. А то бы и всех, кого встречу, в распыл!
Продвигались привычными тройками. Слева от Шмелевича Мороз на бегу ухитрился передернуть плечами, словно не вспотел от бега, а напротив, озяб:
– Черт, а я еще как-то хотел поучаствовать в совместных с НАТО операциях… Мне бы там поучаствовали!
– Чего? – не понял Глушенко. – А что, ты рожей не вышел?
– Не принято там, – пояснил Мороз. – Ну, расстреливать…
– Что не принято? – удивился Глушенко. – Кем?.. Империей? А с каких пор она стала у нас командовать?..
– Ну… это ж принято…
Они оглянулись на Шмелевича. Майор шел сосредоточенный, взведенный, как курок перед выстрелом.
Поймав на себе вопрошающие взгляды, отмахнулся:
– Плюнь. И сейчас, и вообще. Делай так, как правильно, а не так, «как принято». Хрен знает, кем принято и для чего принято! Если враг не сдается – его уничтожают.
– Хорошее правило, – ответил Глушенко, повеселев. – За наших убитых мы будем убивать их, а не писать жалобы в ООН. Как скажете, майор?
Шмелевич отмахнулся на ходу:
– Жалобы правильнее, законнее. Вот только бандиты не понимают, что жалобы – законнее. Даже не пошатнутся, заразы, когда в них летят не пули, а жалобы. Приходится нашим могучим жалобам помогать этими вот слабенькими пулями.
А Мороз сказал утешающе:
– Тут новых нарожают. Мы ж все видели, что у каждой бабы по десять детей! А то и больше. Если их не стрелять, то их внуки отберут у наших внуков всю Россию.
– А что у них такая рождаемость… – начал Глушенко.
– Плодовитость, – поправил Мороз.
– Ну пусть плодовитость.
– У них вера запрещает аборты, понял? И предохраняться тоже нельзя. Аллах, мол, велел плодиться.
Глушенко думал-думал и брякнул:
– Хорошая у них вера. Нужная. Вернусь со срочной, тоже ислам приму. И бабу заставлю принять. И родню всю, а то у моего старшего брата только один ребенок… Ты знаешь, какой у меня братишка? По две подковы гнет! Коня на плечи берет и вокруг хаты ходит. Грузовик в грязи застрянет, он в одиночку вытаскивает… Таким бы плодиться да плодиться!