Сборник статей и интервью 1995-2000гг.

Кагарлицкий Борис Юльевич

Наш федерализм и наша демократия - это плюрализм монстров.

Несколько правил из жизни Кремля

Кинг Конг РФ должен все вокруг крушить в заранее отведенных ему правовых рамках. Это и есть та виртуальная стена, которой пытается отгородиться общество. Но чудовищу в этих рамках тесно, да и сами стены, в отличие от голливудского фильма, скорее обозначены, чем реально построены. Хуже того, при нынешних порядках элементы демократии в авторитарной системе оказываются скорее деструктивными. Они скорее вносят в жизнь беспорядок.

Задача состоит, разумеется не в том, чтобы ликвидировать и эти элементы демократии. Наоборот, авторитарная система должна быть заменена демократической. Но только не надо думать, что для этого достаточно предоставить гражданам возможность раз в восемь лет выбирать себе Кинг Конга.

Президентская

гонка стоит огромных денег - и слишком ясно, кто и за что эти деньги платит. Для любого из олигархов жизненно важно иметь «своего» президента, который будет расплачиваться за оказанную помощь, назначая нужных людей на ключевые посты, раздаривая казенную собственность и прикрывая своих друзей от уголовного преследования. В этом суть экономической власти Кремля. Не всякий политик готов играть такую роль, не всякий может это сделать, не теряя поддержки своих сторонников, не наталкиваясь на сопротивление собственных структур. Потому одни деньги получат, другие - нет. Выгодно инвестировать средства в Лужкова, в Лебедя, при определенных условиях - в Зюганова (он уже показал, что мнение личных друзей и спонсоров ценит больше, чем мнение рядовых членов собственной партии). Примаков, Селезнев и Явлинский, напротив, для инвесторов непривлекательны. Никто из них не сумеет работать Кинг Конгом.

Правило российской борьбы за власть просто: чем более человек является политиком, в европейском смысле слова, тем хуже его шансы получить деньги на выборы. Ответственный политик оглядывается не только на клиентелу и спонсоров, он пытается представлять граждан. Именно потому любой принципиальный политик - левый, правый или центрист, этой системой отторгается.

Большинство населения России рассуждает иначе, нежели несколько сот олигархов и привилегированных бюрократов. Но именно эти две группы, как показали президентские выборы 1996 года и значительная часть губернаторских выборов 1997-98 годов, обладают решающим влиянием на исход голосования. Именно от них зависит, кто получит доступ к прессе и телевидению, а кто нет, о ком узнают, а кто останется в тени. Чем менее авторитарен политик, тем меньше у него шансов. Не потому, что избиратели хотят диктатуры, а потому, что понимают - на должность Кинг Конга надо избирать существо соответствующее, а других вариантов, по большому счету, просто нет…

Ельцинский режим без Ельцина будет скорее всего хуже, чем с Ельциным. Нынешний президент уже не может удерживать в своих руках сосредоточенную им огромную власть, а потому дает работать политическим институтам. Стихийно складывается новая практика, когда правительство отвечает перед парламентом, судебная власть принимает решения не оглядываясь на Кремль, а парламент, приобретя реальный вес, осознает и свою ответственность перед страной.

Из-за высокой стены уже почти не слышно угрожающего рева (разве что иногда там едят своих). Но с появлением нового сильного правителя вся эта идиллия может быть порушена вновь. С приходом нового президента придется срочно вознаграждать спонсоров, назначать на «хлебные должности» особо отличившихся соратников. Это означает новый виток коррупции и политического произвола. А потом нужно будет пугать противников и недовольных (то есть тех, кому не дали обещанной награды). Между тем раздавать и делить уже почти нечего - огромное советское наследие уже фактически разворовано. Значит новый хозяин Кремля, пытаясь расплатиться с инвесторами и удовлетворить свою клиентелу, вынужден будет прибегать к рискованным ходам. У Ельцина был поразительный политический инстинкт и опыт, позволявший ему выходить из самых рискованных ситуаций. У нового хозяина таких качеств почти наверняка не будет.

Сейчас в России есть уникальная возможность избавиться от системы «личной власти». Кремль ослаб, а политические институты - будь то парламент, правительство или Конституционный Суд - окрепли, получили реальное влияние на ход событий. Президентская администрация, этот почти точный аналог ЦК КПСС, не имеет четкой политической перспективы и готова на соглашение. Конституционную реформу с теми или иными оговорками готовы поддержать и правые, и левые. А ее главные противники, ориентировавшиеся на борьбу за личную власть, оказались слабо представлены в институтах власти. Как ни странно, относится это и к личному окружению Зюганова, которое все более вынуждено считаться с растущим влиянием «институционалиста» Селезнева. Да и общество явно устало от власти Кремля.

Ограничив

полномочия президента, общество сделает этот пост куда менее привлекательным для всевозможных политических чудовищ и их богатых спонсоров. И тем самым хоть отчасти застрахуется от повторения катастрофического опыта последних лет. Пусть лучше главный начальник вешает побрякушки заслуженным деятелям и катается на дорогом лимузине с личным штандартом. Если такая уникальная возможность будет упущена в 1999 году, в 2000 году нам придется иметь дело с новым, более молодым и более агрессивным самодержцем. Последствия предсказать нетрудно.

НАВСТРЕЧУ «ОРГАНИЧЕСКОМУ ИНТЕЛЛЕКТУАЛУ»

Художественный Журнал: Существует мнение, что одной из характерных черт последнего десятилетия стала исчерпанность интеллигенции как историко-социальной формы мыслящего класса. Каковы перспективы культурного сообщества в постинтеллигентский период? Какие новые социальные формы оно может принимать?

Борис Кагарлицкий: Если попытаться дать интеллигенции чисто социологическое определение, то мы должны признать, что в России - как в петербургский, так и в советский период - она неизменно выполняла функцию агента модернизации. В этом плане судьба интеллигенции неотделима от судьбы государства. И не только в петровские времена, но уже начиная с первых Романовых, если не раньше. Модернизация - по крайней мере с момента выхода из Ливонской войны - это главная тема русского государства. Причем поначалу это была даже не «догоняющая модернизация» (таковой она стала несколько позднее), на первых порах ее задачей было «не отстать». Когда же Россия стала отставать, возникла задача - догнать. При этом, чем больше догоняли, тем больше отставали, что в свою очередь давало государству новые основания для модернизационного курса. Отсюда и программная установка на создание класса образованных людей, предназначенных обслуживать модернизационные задачи. Отсюда, кстати, и знаменитые пушкинские слова: «Правительство - это единственный европеец в России».

Проблема, однако, состоит в том, что никто не знает, сколько необходимо интеллектуалов. Нет механизма или критерия, который позволит это рассчитать. К тому же поставленные планы бюрократией часто не реализуются. Во всяком случае реализуются не так, как было изначально задумано. Это приводит к еще большему производству интеллектуалов. Так мы и получаем столь характерную для России ситуацию, когда количество интеллектуалов и качество их образования постоянно превышает потребность в них самого государства.

Х. Ж.: Какой, собственно, период вы имеете в виду? ХIХ век? ХХ век?

Б. К.: Уже ХVIII век дает ту же картину! Только в ХVIII веке это противоречие не осознается. Проясняется же оно впервые у Пушкина, а дальше ощущается все острее по мере демократизации социального состава интеллигенции. Ведь образованный русский помещик был все-таки помещик, а образованный русский разночинец являл собой абсолютного маргинала, и если государство не давало ему работу, то ему оставалось лишь переводить немецкие тексты для обучения таких же будущих маргиналов. Причем дело даже не в том, что интеллектуалы были без работы - они могли быть вполне трудоустроенными, но они не довольны были условиями своего труда. Тем, как они используются, что они делают. Он интеллектуал, а должен переписывать бумажки! Так возникает поначалу социальная, а потом уже и экзистенциальная тема, которая впоследствии переходит из поколения в поколение. Отсюда же и возникает феномен русской интеллигенции - интеллигенции как критиков. При этом интеллигенция не буржуазна хотя бы потому, что она появляется раньше буржуазии. Специфически русский феномен: интеллигенция здесь более старый класс, чем буржуазия!

В этом и состоит парадоксальная природа взаимоотношений интеллигенции и государства: непонятно, кто из них должен быть благодарен кому. Вроде бы интеллигенция является порождением власти и должна быть за это ей благодарна. Но интеллигенция готова отдать власти свой потенциал с тем, чтобы та проводила модернизацию, а власть же воспользоваться этим не может, а потому и не может модернизировать страну. Поскольку же власть не выполняет роль коллективного интеллигента, то, следовательно, она должна быть осуждена. В этом клубке противоречий и коренится столь присущая России интимность взаимоотношений интеллигенции с властью.