Сборник статей и интервью 2006г.
Шрифт:
Дело, разумеется, не в Кондопоге. Драки, переходящие в погромы, давно уже имеют место в провинциальных российских городах. Разница лишь в том, что на сей раз гибель коренных жителей дала погромщикам своего рода моральное оправдание. Погром превратился в акт мщения, основанный на принципе коллективной ответственности. Все кавказцы должны отвечать за преступление своих соотечественников. Впрочем, и не соотечественников даже, ибо «кавказец-вообще» существует только в расистском воображении, так же как и «вообще-европеец». Между азербайджанцем, армянином и чеченцем общего не больше, чем между финном, поляком и итальянцем.
«Если, однако, власти не реагируют либо встают на сторону «чужих», они подвергаются обвинениям в слабости и бессилии» В известном смысле, однако, Кондопога представляет собой идеальную модель эскалации конфликта. Сначала группа представителей «коренного населения» идет громить кавказский ресторан. Затем «приезжие» совершают акт возмездия, уже с ножами в руках. Похоже, режут не тех. Русским кажется, что все кавказцы - на одно лицо. У кавказцев от русских примерно такое же впечатление. Не сложно и перепутать.
На третьем этапе включается механизм массовой мобилизации: начинаются масштабные погромы, заканчивающиеся бегством «чужих» и уничтожением их собственности. В разных комбинациях этот сценарий повторялся сотни раз в десятках мест, включая Восточную Африку, Боснию, Косово, Индию. Кстати, как показывает мировой опыт, ссылки на то, что «чужие» недавно приехали и не понимают нашу культуру, ничего не объясняют. Погромы точно так же возможны в местах, где «чужие» живут столетиями и в культурном отношении ничем не отличаются от «местных». Главное - правильно организовать процесс.
Как только «процесс пошел» возникает необходимость политического решения. Причем организаторы погромов могут быть идеологически последовательны, в то время как власть оказывается между двух огней. Она не может принять требования погромщиков, поскольку эти требования противоречат элементарным принципам правового государства: если сегодня можно по этническому принципу выселить кавказцев из Кондопоги, завтра русских таким же образом (ссылаясь на прецедент) выселят из Казани, Нальчика и так далее. Демократические процедуры перестают работать, а государство либо разваливается, либо реорганизуется в форме фашистской диктатуры. Что, собственно, и является политической целью погромщиков.
Если, однако, власти не реагируют либо встают на сторону «чужих», они подвергаются обвинениям в слабости и бессилии, а, главное, гнев взбудораженных масс переключается уже на местных начальников.
Надо сказать, что несмотря на то, что националистические настроения у нас в стране давно и широко распространены, подобный поворот событий оказался неожиданностью, как для властей, так и для большинства идеологов. Включая, парадоксальным образом, и сторонников русского национализма.
Дело в том, что, вопреки общепринятому мнению, великорусский национализм повсеместно отступает, теряя с каждым днем свои идеологические и политические позиции. Только теснит его не идеология демократической терпимости, не интернационализм, а фашизм.
Либеральная журналистика ничего не поняла в происходящем, ибо на протяжении прошедших 15 лет обзывала «фашизмом» любое даже самое умеренное проявление национализма и вообще русского национального сознания. Все эти годы журналисты беспрестанно кричали: «Волки, волки!» и не заметили, как волки действительно пришли.
Теперь, когда фашистское движение в России стало политической реальностью, почти никто не готов видеть огромной разницы между ними и национализмом 1990-х годов. Между тем разница принципиальная.
Национализм прошлого десятилетия был защитной реакцией деклассированной советской интеллигенции. Это была «советскость», лишенная коммунистической идеологии, комплекс имперской ностальгии, обращенной исключительно в прошлое. Обычная и банальная реакционная утопия, которая никого никуда не звала и не вела.
Главной основой национализма 1990-х годов была вера в государство. Это государство воспринималось не как сумма конкретных ведомств, населенных реальными из плоти и крови чиновниками, а как некое абстрактное благо. Реальные чиновники и начальники являются лишь помехой для этого возвышенного идеала «державы».
От этой «державы» ждали спасения, возврата в «золотой век». И чем больше времени проходило, тем более смутно представлялось великое прошлое, в котором сталинские наркомы начинали путаться с опричниками Ивана Грозного, а красные командиры - с богатырями Владимира Красное Солнышко. За десять лет помутнение мозгов дошло до критического уровня, за которым утрачивается не только какое-либо историческое сознание, но и всякое рациональное сознание вообще.
Однако с точки зрения власти такой национализм не представлял угрозы. Такая идеология вообще не является проблемой ни для кого, кроме собственных сторонников. Ибо консервативный националист бороться с государством не способен. Он лишь ждет от него вмешательства, спасения, помощи.
Поскольку реальное государство такой помощи предоставить не может, националист считает, что корень зла надо искать в злых людях, которые овладели государством и разрушают его изнутри. Надо изгнать «агентов влияния», инородцев и коррупционеров из органов власти и все станет на свои места.
Увы, реальное функционирование государства зависит не от того, хороши или плохи конкретные чиновники, а от того, как устроена вся система. Не понимая этого, несчастный националист не только не может добиться структурных преобразований, но не может и способствовать изгнанию из кабинетов власти хорошо известных ему злодеев. Ибо пребывание именно этих людей, именно на этих местах является системной необходимостью. Замена персонажей сама по себе не ведет к смене политики.
Загипнотизированный идеей «государственности», националист 1990-х годов мог протестовать, но не мог бороться. Мог выступать, но не мог действовать. Мог даже говорить об «оккупационном режиме», но не мог организовать антигосударственное движение, чтобы свергнуть этот режим.
Пределом его мечтаний было появление президента-мессии, которого он и обрел в лице Путина. Когда же часть националистического движения разочаровалась в Путине, наступил идейный окончательный паралич. Мессия два раза подряд не приходит.