Сборник статей, воспоминаний, писем
Шрифт:
В первом вечере (14-го) новым номером будет только "Царь Федор", монтаж-сцена примирения Годунова с Шуйским (я сыграю и Федора, и Годунова, и Шуйского).
В небольшой, интимной компании я показывал этот номер, его очень одобрили. Интересно, прозвучит ли это в театре. Интересно будет услышать Ваше мнение. Числа 8--9 перееду в город. Чувствую себя довольно бодро.
29 октября 1940 г.
...Сцена из "Царя Федора" {Письмо написано в ответ на отзыв Б. А. Вагнер по поводу одного из концертов В. И. Качалова.}, на мой взгляд, только-только прилична, на тройку с плюсом или на четыре с минусом. Радости или удовлетворения мне не дала. Но не безнадежна. Думаю,
Сам Федор совсем не удался, был намек на что-то интересное в Борисе и на что-то живое в Шуйском. Но раз есть намек, то, может быть, что-нибудь хорошее в дальнейшем и получится. Что я тут "с автором" -- согласен. Но ведь и автор-то средний, не первоклассный. Пойдем дальше. Есенин. Это удалось. Все вещи удались. Бывало и лучше. Но и тут было все хорошо -- по искренности, серьезности, по отсутствию слащавости и сентимента. Еще лучше Маяковский. Я бы сказал, что в Маяковском было сплошное "попадание". Пушкин -- это в общем очень средне. Удалось только "Ворон к ворону", и я очень и очень рад, что Вы это оценили. "Ненастный день" вышло тускло, робко, сентиментально. "Буря мглою" -- тоже тускло. "Вакхическая" -- холодно и крикливо. "Кошмар" и "Листочки" -- это неплохо. Но бывало и лучше -- проще, свежее и серьезней,-- бывало с большим количеством неожиданностей и находок, которые радовали меня самого. Вот в общем у меня за весь вечер, за весь "квадрильон квадрильонов" {Цитата из "Кошмара Ивана Карамазова".} только две секунды радости: Маяковский и Есенин. Ну, три, если прибавить "Ворона".
...На вопрос, как я реагирую на качество исполнения партнера, отвечу так. Хороший партнер всегда повышает качество моего исполнения. Плохой -- иногда, и чаще, мешает и понижает качество моего исполнения, но иногда может и очень повысить и усилить мою творческую энергию.
Личные взаимоотношения на мое самочувствие сценическое никак не влияют...
25 ноября 1940 г.
Очень рад, дорогая Б. А., что и 21/Х и 11/XI доставил Вам удовольствие. В смысле самокритики и самооценки скажу, что и на блоковском вечере и в театре я остался в общем собой доволен. Кое-что вышло теплее и тоньше... Кое-что грубее и топорнее ("О, весна..."). Пушкин удался более, чем в первый вечер... "Жил на свете рыцарь бедный" -- я читал впервые, хотя это из самых любимых пушкинских вещей, и остался доволен собой,-- для первого раза это было совсем хорошо. Чацкий -- из плохих разов: сухо, холодно, деревянно. Но бывало (в театре на спектакле) и еще хуже -- бывало крикливее, сентиментальнее и менее просто. А тут было хоть довольно просто.
Я понял, что и Вам не понравилось: "радости больше от того, что видела (Чацкого), чем от того, что слышала". И мне интересно проверить и узнать от Вас, что именно показалось безрадостным услышать Вам в моем Чацком на этот раз. Я думаю, что наши впечатления совпадут.
Фамусов, на мой взгляд, удался в первом монологе, там промелькнул живой образ, а последний я "переиграл", перегрубил, перекричал, не ощутил и не передал юмора Фамусова и легкости Грибоедова,-- и с этим отравленным самочувствием (от неудачи) -- перешел на Чацкого. И от этого, думаю, главным образом, не вышел и Чацкий -- от плохого самочувствия в Фамусове.
Брута я читал уже много раз -- и всегда очень плохо: без настоящей монументальности, искренности и простоты, на голосе форсированном, даже на крике. На этот раз было много лучше. Но вообще я Брутом не овладел.
Антоний мне удавался и раньше. Удался, по-моему, и теперь {Монологи Брута и Антония из трагедии Шекспира "Юлий Цезарь" -- один из концертных "монтажей"
20 ноября 1942 г.
Москва
Дорогая Бронислава Александровна. Из моей телеграммы Вы уже знаете, что я нахожусь в Москве и продолжаю болеть. Думаю, что перемен к лучшему уже не будет, не может физически быть, и с этим примирился. Конечно, хочется все-таки, чтобы не стало сразу много хуже, чем сейчас. Сейчас я еще не совсем инвалид, кое-как работать еще могу...
На фронте выступать у меня сил нет, в госпиталях же выступаю... Буду играть и в театре из старых ролей наиболее легкие. На днях сыграл "Врагов". Предполагается "Вишневый сад" и "На дне" со мной...
22 января 1943 г.
...Сыграл 31 декабря, под Новый год, в юбилейном спектакле "Дна" (сорокалетие со дня премьеры 18 дек. 1902) -- и через день меня устроили в Кремлевскую больницу, где нахожусь и по сей день -- подлечиваюсь от всех моих стариковских недугов и к февралю собираюсь выйти из больницы и снова начать понемногу играть и "выступать"...
Хочется верить, что из Москвы больше не придется никуда выезжать. Будем теперь поджидать вашего возвращения, возвращения всех скитальцев в родную Москву.
Хочется верить, что Красная Армия и русский народ уже к этой весне расшатают и поколеблют фашистскую угрозу, нависшую над нашей землей, а к зиме, а может быть, даже и к осени этого года кошмар фашизма просто исчезнет из мира как реальная сила, как угроза.
У меня к фашизму, а к немецкому особенно, какая-то необыкновенно острая, гадливая ненависть, как к чему-то нестерпимо, остро вонючему. И хотелось бы дожить до тех дней, когда и духу фашистского не останется на земле. Может быть, и я дотяну как-нибудь до этих дней. Верю, что и Вы еще порадуетесь на новую жизнь, а уж Алек {Сын Б. А. Вагнер.}, конечно, примет в этой новой жизни самое активное участие. Всей душой желаю вам обоим сохранить свои силы...
ИЗ ПИСЕМ К В. В. ШВЕРУБОВИЧУ
[август -- сентябрь 1941 г., Нальчик]
{Сын Василия Ивановича В. В. Шверубович ушел добровольцем на фронт.}
31 августа [открытка со штампом полевой почты]
Дорогой Вадим! Получали от тебя хорошие вести в Москве, и здесь в Нальчике имеем сведения о тебе бодрящие и утешительные. Пишем и тебе отовсюду. Я лично и с дороги и отсюда послал тебе уже несколько открыток.
...Живется нам здесь хорошо. Устраиваем и здесь концерты и на днях поедем обслуживать концертами раненых бойцов, отдыхающих на группах Минеральных Вод. Может быть, и поживем в санатории Кисловодска. Владимир Иванович {Немирович-Данченко.} уже собирается обратно в театр. А мы предполагаем еще пожить здесь,-- нас, стариков, здесь около 20 человек -- со стариками Малого театра: Климов, Рыжова, Массалитинова и другие. Все здоровы, благополучны. Настроение крепкое. Обнимаем тебя, мой дорогой.
Твой Вася
[Без даты. Открытка со штампом полевой почты].
Димочка дорогой! Не беспокойся о нас, нам живется здесь прекрасно. Я чувствую себя так хорошо, как давно уже себя не чувствовал. Очевидно, климат Нальчика мне полезен, -- веду хороший, гигиенический образ жизни, рано встаю, рано ложусь. Иногда выступаю в концертах для бойцов и в театре. У Вл. Ив-ча всякие планы новой творческой работы, которые могут осуществиться, если подошлют сюда еще двух-трех актеров (вроде Массальского или Степановой).