Сборник статей, воспоминаний, писем
Шрифт:
[1923 г.]
Дорогие мои друзья!
Меня чрезвычайно обрадовало ваше теплое, проникнутое настоящей сердечностью письмо.
Сердечность -- такой же редкий дар, как ум и красота.
Я очень ценю ваше уважение и горячо благодарю вас за избрание меня почетным членом вашей студии. Мне это особенно приятно, потому что у вас, людей "свинцовой армии труда", и у нас, актеров, много общего в области культуры.
Вы правильно сделали, выбрав для первой постановки пьесу Горького "На дне".
Горький, человек большой сердечности и тепла, с величайшей художественной правдой изобразил в своем творчестве
Мы с вами живем в великую эпоху ломки человеческих отношений, острой социальной борьбы. Стиль искусства нашей эпохи должен отличаться тем, что работники литературы, искусства должны уметь слушать сердце народа, корнями своего творчества быть связанными с народом, с неисчерпаемым богатством народного творчества. Только то искусство жизнеспособно, которое связано своими корнями с народом, живет для народа и во имя народа.
По вашему письму я вижу, что вы с чрезвычайной серьезностью подошли к своей работе.
Работайте упорно, с огоньком, сейчас у вас только первые молодые попытки, а перед вами необозримый светлый и солнечный путь.
Я глубоко убежден, что самодеятельному искусству в рабочей стране предстоит великое будущее.
Тешу себя надеждой, что в недалеком будущем приеду в Киев, который я так люблю, встречусь с вами и вместе с вами порадуюсь вашим успехам.
Всегда ваш В. Качалов
В. В. МАЯКОВСКОМУ
[1927 г.]
Дорогой Владимир Владимирович!
Тщетно пытался позвонить Вам по телефону, очень хотелось сказать Вам спасибо за Ваше "Хорошо!" На Кузнецком с Вами встретился нос к носу, дернулся было к Вам, чтобы с благодарностью Вашу руку пожать, но застенчив я, не решился. А молчать не могу. Хочется сказать спасибо. Пусть это Вам все равно и даже наплевать,-- а я хочу как-нибудь свою радость и благодарность Вам выразить.
Может быть, Вы уже не живете, где жили, но, авось, Вас разыщут.
Буду учить -- уже начал работать,-- и буду читать хотя бы отрывки, если ничего не имеете против.
C приветом и глубоким уважением
Василий Качалов
Л. В. СОБИНОВУ
[Без даты.
Предположительно -- ноябрь 1928 г.]
Дорогой Леонид Витальевич.
Не знаю твоего телефона, да и не хочу тебя ночью беспокоить,-- но очень захотелось сказать тебе спасибо за ту большую радость, какую я испытал сегодня, слушая тебя в концерте. Мне не хотелось итти в публику, и я залез за орган и оттуда слушал тебя, все твои вещи, слушал с огромным наслаждением. Хотелось пожать твою руку, поблагодарить тебя за эту радость, но пока я счищал с себя, со своих рукавов и штанов, пыль страшную, ты уже успел, как и подобает соловью, вспорхнуть и улететь.
Спасибо тебе за твой чистый "душевный" звук -- легкий и светлый, за твое "бельканто" ( -- нарочно пишу это слово по-русски, -- его надо расшифровать, потому что именно его, бельканто, чистого, совершенного, прекрасного "пения" у нас так не хватает) -- тебе спасибо!
Жму крепко руку твою.
Твой Качалов
В. А. СИМОВУ
[20 февраля 1933 г.]
Дорогой наш "старик",
Вот что мы, мхатовские старики, хотим Тебе сегодня сказать. 50 лет жизни Ты отдал искусству. 35 лет из них целиком отдал нашему Театру. Ты оказался даже на год старше старшего из нас. Это потому, что когда Константин Сергеевич и Владимир Иванович еще сговаривались друг с другом о колыбели МХАТа, о том, каких птенцов высиживать в гнезде, как их растить и воспитывать, и какое и где должно быть гнездо,-- Ты уже в ту пору вылупился, определился, наметился, как будущий "наш" художник, и весело и творчески уже хлопотал около гнезда,-- в своей "симовской" поддевке, белой -- летом, в Любимовке и Пушкине, синей -- зимой, в Охотничьем клубе и Эрмитаже,-- со своими "симовскими" красками и макетными картонами.
Когда мы, теперешние "старики", еще не умели говорить на сцене ни "папа", ни "мама",-- Ты говорил уже на одном языке с нашими "родителями" (кто из них "папа", кто -- "мама" -- это ведь так и осталось невыясненным для истории), Ты тогда уже понимал их с полуслова и работал молодо и весело, расписывая, украшая и сколачивая прочность, долговечность и непревзойденность нашего мхатовского гнезда. Ты 35 лет проработал с нами, не отходя от гнезда, а если отходил, то только на один шаг, чтобы дать и другому мастеру поработать в МХАТе, чтобы росла и воспитывалась смена в театре,-- и по первому же зову нашему возвращался и принимался снова за работу, шагая в ногу с нами. Ты 35 лет разделял с нами одну общую и дорогую нам правду нашего искусства. Ты 35 лет дышишь одним с нами воздухом искания большой правды в искусстве.
Честь и слава пусть будут Тебе -- в будущих бесчисленных птенцах того славного гнезда, которое стало МХАТом, для создания, роста и укрепления которого Ты так много и талантливо поработал. А в наших "стариковских" сердцах почувствуй,-- сегодня особенно почувствуй -- нашу дружескую, горячую любовь, ту старую любовь, которая от времени не слабеет, не выдыхается, а, как доброе вино, делается гуще и крепче.
Василий Качалов
Н. П. ХМЕЛЕВУ
(Надпись на портрете)
12 декабря 1934 г.
Я Хмелеву Николаю
Всяких радостей желаю.
Я люблю и чту Хмелева --
Честное даю в том слово.
Не могу я не признать,
Что Хмелев актер "на ять".
Как хорош твой Пеклеванов!
Даже, помню, сам Ливанов
Не нашел в тебе изъянов.
А уж Всеволод Иванов
Над тобою слезы лил,
Так ему ты угодил.
Ну, а Мишка Костылев!
Разве плох в "На дне" Хмелев?
Ну, а в "Дядюшкином сне" --
Ты еще сильней, чем в "Дне".
А в Алеше Турбине
Ты прекраснее вдвойне.
Ты прекрасным стал актером.
Стань таким же режиссером.
Пишут даже, что уж стал --
Я не знаю,-- "е видал.
В. Качалов
Вл. И. НЕМИРОВИЧУ-ДАНЧЕНКО
12 мая 1935 г.
Приветствую Вас, дорогой Владимир Иванович, в сегодняшний юбилейный спектакль "Воскресения", как единственного автора этого многоавторского спектакля. Вы дали идею -- большую, интереснейшую, плодотворную, этапную в жизни Театра -- идею гармонического слияния чудесного толстовского эпоса с живым действием драмы, и Вы же ее осуществили.