Сборник воспоминаний об И Ильфе и Е Петрове
Шрифт:
Отличительной чертой их творчества была интеллигентность в самом высоком ее понимании и глубокая гуманность. Все силы своего сердца они отдавали борьбе с грязью и пошлостью жизни, не брезгуя самыми "мелкими" поводами для своих фельетонов. И они умели находить в "героях" этих фельетонов то типическое, ту злую силу, которая делала их живучими и помогла всем этим "веселящимся единицам" и "безмятежным тумбам" дожить до нашего времени.
Нынче нам приходится иногда сталкиваться с фельетонами, где вместо обобщенных типических персонажей фигурируют реально существующие лица, действующие под истинными своими именами.
Когда такой "герой" пытается опровергнуть некоторые преувеличения, содержащиеся в фельетоне, ему говорят: вы имеете дело с художественным произведением, и здесь необходима фантазия. Между тем, такая "фантазия" иногда граничит с клеветой и может привести к очень печальным последствиям.
Как далеки были Ильф и Петров от подобных "творческих методов"!
Человек и человеческое достоинство были для Ильфа и Петрова прежде всего и превыше всего. И именно это побуждало их быть гневными, страстными бойцами и беспощадно расправляться с пошлыми, жестокими и тупыми воплощениями чуждого нам мира.
Мне, как актеру, тоже довелось в меру моих сил повоевать с этой нечистью на сцене и на экране, и мне особенно близка и мила эта сторона творчества замечательных наших сатириков.
БОР. ЕФИМОВ
МОСКВА, ПАРИЖ, КРАТЕР ВЕЗУВИЯ...
Первую вещь Ильфа и Петрова, с которой мне довелось познакомиться, я не прочел, а услышал: ее с большим оживлением и явным удовольствием прочитал мне вслух мой брат, Михаил Кольцов. Это был "Рассказ о гусаре-схимнике" .
– Что? Правда, здорово?
– спросил он.
– Талантливые ребята! Я хочу напечатать это в "Огоньке".
Мне тоже очень понравилась история о графе Алексее Буланове, причем я решил, что это самостоятельная сатирическая новелла, тонко и остроумно пародирующая некий литературный жанр. Подзаголовок "Отрывок из романа "Двенадцать стульев" я не принял всерьез. "Двенадцать стульев"? Роман? Как может роман называться "Двенадцать стульев"?
"Рассказ о гусаре-схимнике" действительно появился в "Огоньке", если не ошибаюсь, с моими иллюстрациями, и после этого Илья Ильф и Евгений Петров начали систематически печататься в "Огоньке", "Крокодиле", "Чудаке" и "За рубежом" - журналах, которые редактировал в те годы Кольцов. Он очень симпатизировал молодым соавторам и дружески поддерживал на трудных этапах в начале их литературного пути.
Я сам слышал, как он с увлечением рассказывал А. М. Горькому о романе "Двенадцать стульев":
– Это умная сатира, Алексей Максимович, очень смешная и смелая. И, может быть, поэтому встречает весьма кислое и недоброжелательное отношение некоторых чрезмерно нахмуренных критиков.
– Не читал, уважаемый Михаил Ефимович, не читал. И посему лишен возможности высказать свое отношение, - басил Горький.
– Обязательно прочтите, Алексей Максимович, - горячо говорил Кольцов, - найдите время. Ей-богу, не пожалеете!
С трибуны Первого Всесоюзного съезда писателей, выступая против неправильных, ханжеских попыток "отменить" советскую сатиру, Кольцов говорил:
"...Одному почтенному московскому редактору принесли сатирический рассказ. Он просмотрел и сказал: "Это нам не подходит. Пролетариату смеяться еще рано, пускай смеются наши классовые враги". Это, товарищи, вам кажется диким. И мне тоже. Но я вспоминаю, и не только я, а многие здесь вспомнят, как на одном из последних заседаний покойной РАПП, чуть ли не за месяц до ее ликвидации, мне пришлось при весьма неодобрительных возгласах доказывать право на существование в советской литературе писателей такого рода, как Ильф и Петров..."
В моей памяти почему-то не сохранились обстоятельства, при которых я впервые увидел Илью Ильфа. Но первую встречу с Евгением Петровым помню хорошо. Это было летом 1928 года в "утомленных солнцем" Гаграх.
– Знакомься, - сказал мне брат, - это Остап Бендер. Высокий черноволосый молодой человек весело посмотрел на меня узкими, чуть раскосыми глазами.
– Михаил Ефимович шутит, - степенно сказал он, протягивая руку. Петров моя фамилия.
Я ничего не понял. Романа "Двенадцать стульев" я еще не читал и не знал (сегодня это звучит странно), кто такой Остап Бендер...
Всех встреч с Петровым, а затем и с Ильфом не упомнить. Много их было: и в редакции "Чудака", и в "Крокодиле", и на квартире у Кольцова, и в его кабинете в Журнально-газетном объединении на Страстном бульваре, и на Клязьме, где впоследствии поселились Евгений Петров, Борис Левин и Константин Ротов.
Мне незачем здесь рассказывать, как творчество Ильфа и Петрова в короткое время завоевало всеобщее признание и любовь, как уверенно и полноправно вошли они в "обойму" талантливейших сатириков нашей страны. Незачем говорить, что и я принадлежал к числу усерднейших их читателей и по многу раз перечитывал (делаю это и по сей день) наиболее полюбившиеся страницы из их фельетонов и романов.
Как писатели Ильф и Петров сливались в моем восприятии воедино, но личное отношение к каждому из них не было, конечно, одинаковым. С обоими связывали меня хорошие дружеские отношения, но легче и свободнее я чувствовал себя, откровенно говоря, с Петровым. В нем было меньше той едкой, беспощадной иронии, которой природа щедро одарила Ильфа. С Ильей Арнольдовичем надо было держать ухо востро: его остроумие, уверенные и меткие суждения, веселые колкости, на которые он был великий мастер, не только восхищали и смешили, но и вызывали некоторую опаску. Многие просто побаивались его языка, его умения одной фразой, словом, интонацией пригвоздить штампованную мысль, трафаретную остроту, малейшее проявление безвкусицы и мещанства.
Петров был человеком экспансивным и увлекающимся, способным легко зажигаться и зажигать других.
Ильф был другого склада - сдержанный, немного замкнутый, по-чеховски застенчивый. Впрочем, и он был способен на резкие вспышки, когда его выводили из себя пошлость, неправда, равнодушие, хамство. И тогда во всю силу своего бурного темперамента его поддерживал Петров.
Их содружество было на редкость цельным и органичным. Оно радовало не только своим литературным блеском, но и благородным моральным обликом, это был чудесный союз двух чистых, неподкупно честных, глубоко принципиальных людей.