Сборник
Шрифт:
– Все хорошо, – успокоила его Джейни тихим голосом. Он растянул рот, пытаясь изобразить улыбку, и, не сумев этого сделать, вытер холодный пот с верхней губы.
Они остановились возле замыкавшей коридор двери. Джейни прикоснулась к стене. Часть ее повернулась, открывая вход в прихожую, в которой находилась другая дверь.
– Подожди меня здесь, ладно, Гип? – Джейни была полностью сосредоточена. Жаль, что здесь не слишком светло, подумал он.
Чуть помедлив, Гип указал на вторую дверь в конце коридора:
– Он
Джейни прикоснулась к его плечу, то ли в знак близости, то ли подталкивая к входу в небольшую комнату.
– Я должна первой переговорить с ним, – проговорила она. – Верь мне, Гип.
– Я верил и верю тебе. Но ты… он…
– Он ничего не сделает мне.
Гип шагнул внутрь. У него не было никакой возможности оглянуться, потому что дверь захлопнулась прямо за его спиной. С этой своей, внутренней стороны она обнаруживала не больше признаков своего существования, чем с внешней. Он прикоснулся к двери, толкнул ее. С тем же успехом можно было пытаться стронуть с места наружную стену, края двери утопали в стене, дверь словно бы перестала существовать в своем основном качестве.
Его посетило мгновение ослепительной паники, сразу же отступившее. Немного пройдя, он уселся напротив другой двери, по всей видимости открывавшейся в ту же самую комнату, к которой вел коридор.
Не было слышно ни звука.
Взяв оттоманку в руки, он переставил ее поближе к стене, опустился на нее, припав спиной к обшивке, круглыми глазами уставившись на дверь.
Толкни ее, проверь, заперта ли она.
Он понял, что не смеет решиться на это. Пока не смеет. Он смутно догадывался о том, что именно почувствует, если обнаружится, что дверь заперта, и сейчас не хотел ничего большего, чем эта повергающая в холод догадка.
– Слушай, – гневно прошипел он, обращаясь к себе самому. – Уж лучше что-нибудь сделай. Сделай, а лучше подумай, только не сиди таким вот образом.
Думай. Думай о здешней тайне, о лице, заканчивающемся острым подбородком, о толстых очках на его глазах… о лице, с улыбкой сказавшем ему: иди и умри.
Думай о чем-нибудь другом! Но быстро!
Джейни. Сейчас она в одиночку смотрит в эту физиономию с ее…
Вот он, Homo Gestalt: девушка, две немые девчонки-негритянки, монголоидный идиот и этот тип с его остреньким подбородком и…
Попробуй еще раз. Homo Gestalt, следующая ступень эволюции. Что ж… разве не вправе психическая эволюция сменить физическую? Homo sapiens нагой и безоружный, если не считать морщинистого желе в роскошном черепе; он также во всем отличался от породивших его зверей.
Тем не менее он так и остался неизменным…таким же, как был; до сих пор он обожает процесс размножения, до сих пор любит захватывать и отбирать; убивает без угрызений совести; если сила на его стороне – берет, если слаб – убегает; а если слаб и не может бежать – умирает.
И теперь Homo sapiens должен умереть.
Владевший им страх был хорошим страхом. В страхе проявляется инстинкт выживания; страх в известной мере утешителен, ибо означает, что где-то еще жива надежда.
И он начал думать о выживании.
Джейни хотела, чтобы Homo Gestalt приобрел такую нравственную систему, которая не позволит ему раздавить Гипа Бэрроуза. Однако она хочет, чтобы процветал и ее Gestalt, поскольку является его частью. Вот и моя рука хочет, чтобы я был жив, мой язык и мой желудок также требуют, чтобы я выжил.
Нравственность – это не что иное, как закодированный инстинкт сохранения!
Ой ли? А как насчет обществ, в которых безнравственно не есть человеческого мяса? При чем здесь вообще инстинкт сохранения?
Ну хорошо, те, кто соблюдает моральный кодекс, выживают внутри своей группы. Если в группе принято баловаться человечинкой, ее ешь и ты.
Однако должно существовать особое имя для кодекса, свода правил, исполняя которые личность проживает свою жизнь так, чтобы она способствовала сохранению вида – нечто превосходящее нравственность.
Назовем этот кодекс этикой.
И в ней именно нуждается Homo Gestalt: не в нравственности, но в этике. И значит, я, сидящий здесь с кипящими от страха мозгами, должен составить этический свод для супермена?
Что ж, попробую. Это все, что я в состоянии сделать.
Определим:
Нравственность: общественный кодекс, обеспечивающий выживание личности. (Это определение учитывает и нашего праведного каннибала, и необходимость быть голым в собрании нудистов).
Этика: комплекс правил, которые должна соблюдать личность ради выживания общества. (A вот и наш этический реформатор: он освобождает своих рабов, он не ест людей, он «изгоняет негодяев».)
Слишком легко и гладко, но поработаем дальше.
В качестве группы Homo Gestalt способен разрешить собственные проблемы. Однако в качестве существа: он не может обладать нравственностью, ибо одинок.
Перейдем к этике как комплексу правил для личности, обеспечивающих выживание общества. Он не имеет общества, но имеет этику. Он не относится к какому-то виду; он сам есть собственный вид.
Способен ли он – должен ли он выбирать кодекс, который послужит всему человечеству?
И вместе с этой мыслью Гипа Бэрроуза посетила внезапная вспышка озарения, полностью пришедшая со стороны, если смотреть в рамках непосредственно находящейся перед ним проблемы; после чего груз ответственности и слепого безумия ниспал с его плеч, оставив в легкости и уверенности. Формулировалось это озарение следующим образом:
Кто я такой, чтобы делать позитивные заключения о нравственности и моральных кодексах, способных послужить всему человечеству?