Сценарий счастья
Шрифт:
— Ну что ж, — вслух рассуждал Пелетье, оглядывая меня с головы до ног, — пока что вы держались молодцом.
— Вас это как будто огорчает?
Франсуа уставился на меня в упор и с сомнением произнес:
— А как насчет антисанитарии? Голода? Страшных болезней?
— Я год проработал в приемном отделении. Думаю, меня уже не удивишь никакими медицинскими ужасами.
— А проказа? Оспа?
— Должен признаться, в Мичигане я ни одного такого случая не встречал. Вы что, задались целью меня отговорить?
— В каком-то смысле, — признался он, заговорщицки нагнувшись и выпустив мне в лицо
Вдруг подала голос голландка:
— Объясните, почему вы решили ехать в страны «третьего мира», вместо того чтобы посещать больных на дому где-нибудь на Парк-авеню?
— А желание помогать людям вы в счет не берете?
— Ну, это очень банальный ответ, — заявил Санчо Панса, предварительно законспектировав мои слова. — Может, придумаете что-нибудь пооригинальнее?
Я начал терять терпение. И самообладание.
— Сказать по правде, вы меня разочаровали. Я думал, что в «Медсин Интернасьональ» работают сплошные альтруисты, а не такие прожженные циники и зануды.
Троица обменялась взглядами, после чего Франсуа Пелетье опять повернулся ко мне и в лоб спросил:
— А как насчет секса?
— Ну, Франсуа, не здесь же… Не при всех, — огрызнулся я. Мне уже было все равно, что они решат.
Его клевреты расхохотались. И сам Франсуа тоже.
— Ну вот, Мэтью, вы ответили и на другой крайне важный для меня вопрос. С чувством юмора у вас все в порядке. — Он протянул руку. — Добро пожаловать в команду.
К этому моменту я уже и сам не был уверен, что хочу быть в этой команде. Но, вспомнив, в какую даль мне пришлось лететь и через какое унижение пройти, я решил принять предложение. По крайней мере, не отвергать его с порога. Утро вечера мудренее.
Трехнедельная подготовка к поездке в Эритрею должна была начаться через день. Так что у меня было сорок восемь часов, чтобы насладиться красотами Парижа.
Я въехал в ночлежку на Левом берегу, снятую организаторами для кандидатов на поездку, и сразу решил, что она не лишена колорита. Это был клоповник, из тех, где каждая комната представляет собой воплощенное убожество (в том, что обстановка одинаково обшарпана во всех номерах, у меня сомнений не было), а каждая кровать издает страшный скрип. У меня мелькнула мысль, что Франсуа нарочно решил закалить нас перед грядущими испытаниями.
Мой брат Чаз говорил мне, что в Париже, даже если постараться, не найти плохой еды, и оказался совершенно прав. Я питался в заведении под названием «Ле Пти Зэнк», где на первом этаже надо было выбрать себе экземпляр из всевозможных экзотических ракообразных, а потом тебе его подавали наверх. Если бы у меня хватило смелости поинтересоваться названием тварей, которых я поедал, я, вероятно, не получил бы от них такого удовольствия.
Следующие два дня оказались настоящим шоком для моего организма. Задаться целью осмотреть художественные сокровища Парижа за такое короткое время — все равно что попробовать одним махом заглотить слона. Но я приложил к тому максимум усилий. С рассвета до поздних сумерек я каждой порой вбирал в себя этот волшебный город.
После того как меня выставили из Лувра, с тем чтобы сразу запереть музей на ночь, я наскоро перекусил в каком-то бистро по соседству и пешком побрел по бульвару Сен-Мишель, пока не оттоптал ноги настолько, что был не в силах больше куда-нибудь двигаться, как только вернуться в компанию тараканов в своей комнате.
Стоило мне присесть — кажется, впервые за весь день, — и я окончательно сломался перед разницей во времени, преследовавшей меня с самого прибытия.
Не разуваясь, я рухнул на кровать и моментально погрузился в постпарижскую кому.
Естественно, я в точности помню эту дату: 3 апреля 1978 года. Начался этот день, впрочем, как все другие: я побрился и принял душ, выбрал свою самую крутую рубашку (голубой батник с коротким рукавом), после чего направился на улицу де Сен-Пэр, где меня ожидал первый день подготовки к операции «Эритрея».
Ко мне уже вернулась уверенность в себе, я снова знал, чего хочу, и был готов ко всему.
Только не к ожидавшей меня засаде эмоционального свойства.
Большинство моих товарищей уже были в сборе и непринужденно общались за чашкой кофе. Франсуа Пелетье, делая короткие перерывы между затяжками, познакомил меня с четырьмя кандидатами-французами (одна из которых была очень симпатичная девушка), двумя голландцами (у одного на голове была большая шляпа, ему предстояло проводить основную часть анестезии — только не спрашивайте меня, какая тут связь).
И с Сильвией.
У меня перехватило дыхание. Это была поэма без слов.
Все в этой девушке было прелестно. Сильвию можно было назвать антиподом Медузы: та была столь страшна на вид, что одним взором обращала все живое в камень — тут от одного взгляда ты превращался в желе.
Девушка была в джинсах, тонком свитере и без всякой косметики. Длинные черные волосы собраны сзади в конский хвост. Но этой простотой вряд ли можно было кого-то обмануть.
— Не делай поспешных выводов из ее внешности, — предостерег Франсуа. — Сильвия — искусный диагност, поэтому я взял ее, невзирая даже на то, что дед у нее был фашист, а отец всеми силами способствует распространению рака легких.
— Добрый день, — выдавил я, хватая ртом воздух. — Грехи ее деда я еще могу понять, но в чем заключается канцерогенность ее отца?
— Все очень просто, — усмехнулся Франсуа. — Его фамилия — Далессандро.
— Владелец «ФАМА»? Итальянского автомобильного концерна?
— Вот именно. Главный загрязнитель шоссейных и прочих дорог. Не говоря уже о вредных отходах их производства… — Франсуа произносил это с каким-то извращенным восторгом.
Я взглянул на девушку и спросил:
— Он меня опять разыгрывает?
— Нет, все правильно. Обвинение обоснованно, — призналась она. — Прошу обратить внимание, что наш апостол Лука забыл упомянуть, что мой экологически грешный отец в войну воевал на стороне американцев. А вы сами откуда, Мэтью?
— По случайному совпадению, из еще одной столицы автомобилестроения — Диборна, штат Мичиган. Только моя фамилия не Форд.
Франсуа, показывая на меня пальцем, шутливо предостерег:
— Между прочим, Сильвия, с этим типом надо держать ухо востро. Это он только притворяется таким простачком с крестьянской фермы. А на самом деле он профессиональный пианист и владеет итальянским.