Сценарий собственных ошибок
Шрифт:
Игорь сам не понимал, как он это перенес. Все та же церковь, все то же кладбище – в третий раз, меньше, чем за год… Теперь все четыре места заполнены: Володя и Алина вместе присоединились к тем, кто ушел раньше их. В церкви Игоря шатало, и Инна время от времени вынуждена была его поддерживать, а иногда даже восстанавливала равновесие бывшего мужа недоброжелательным толчком в бок. Несмотря на то что делала она это не от большой доброты, а во имя соблюдения внешней пристойности, Игорь был ей благодарен: не хватало еще свалиться во время отпевания прямо на дочь, в ее гроб! На неузнаваемую Алинку он старался не смотреть, чтобы сохранить в памяти ее прижизненный образ. Но милое личико – то смеющееся, то огорченное, то задумчивое, то
Поздно… Бессмысленно… Ничего больше не изменить…
Да и раньше невозможно было что-либо изменить…
Поминки устроили в загородном доме; Игорь с неприязнью смотрел на бывшее свое обиталище. В ожидании, пока позовут к столу, люди сновали по комнатам, выходили и снова появлялись. Иннины новые коллеги, Алинины одноклассники, родители одноклассников, какие-то нарисовавшиеся после развода знакомые – Игорь и половины их не знал. Его внимание привлек высокий широкоплечий блондин лет тридцати с длинными, собранными резинкой на затылке волосами. Он ни с кем не разговаривал, держался особняком. Правда, к скорбящему отцу все-таки подошел:
– Выражаю глубочайшие соболезнования. Ваша дочь была гениальна. Не в том смысле, что писала стихи, хотя стихи у нее тоже были хорошие. Понимаете, есть такой особый талант – быть. Выражать самим своим обликом, самим фактом присутствия на этом свете нечто прекрасное. Я должен сказать вам, что Алина так мало прожила, но полностью состоялась на этой земле.
Слова его резко отличались от обычных охов «как же она, и не успела пожить, бедняжечка», рвущих родительскую душу. Игорь хотел было оскорбиться, но внезапно заинтересовался:
– А вы, позвольте узнать, литературой занимаетесь?
– В некотором роде. Не пишу – преподаю. Читаю курс французской литературы XIX века…
Игорь вгляделся в него повнимательнее. Видел он все, как сквозь запотевшее стекло: не следовало бы надираться с утра, но как тут себе запретишь, когда такое горе? И все-таки что-то из увиденного подсказало ему следующий вопрос:
– Это вас… это в тебя Алинка влюбилась?
– Да, – очень просто и безо всяких экивоков ответил блондин. – А это вы – отец, у которого было нехорошее предчувствие?
Все завертелось у Игоря перед глазами. Показалось, что сейчас сделает что-то неприличное: наблюет на пол или даст блондину в морду. Но взял себя в руки. Почему-то он понял, что лгать не стоит. В данном случае – не стоит. Что-то – то ли обостренная алкоголем интуиция, то ли проницательность, образовавшаяся в результате сверхъестественных событий, – подсказывало, что у этого необычного и слишком откровенного с ним человека есть свои тайны. Тайны, которые, возможно, знала только Алина.
Вдруг – до дрожи в руках – захотелось поделиться своими тайнами. Теми, которые он почти год уже тащил на закорках, как тяжкий груз. Именно с ним, с этим человеком. Имени блондина спрашивать не стоит: так проще. Анонимность предполагает откровенность, ведь правда?
– Это не предчувствие. Я знал, что моя дочь скоро погибнет.
Блондин кивнул:
– Ну да. Такое четкое предчувствие, что фактически знание, правда? Предсказатели именно так и описывают…
– Не-ет! – Игорь мотнул головой, болезненно ощутив, как предыдущая порция спиртного прощально ударила по мозгам. – Я это видел, понимаешь? Я это заранее просмотрел! Ну вот представь очень подробный цветной фильм… Или нет, только сцену из фильма… Короче, я угодил в очень странную историю. Кому рассказать, не поверят…
Блондин не уходил; и то, что собеседник пьян, его не пугало. Он смотрел на Игоря бледно-голубыми глазами с докторской участливостью:
– Я – поверю. Когда разбираешь биографии французских романтиков, натыкаешься иногда на очень странные истории. Трудно представить, что они могли произойти на самом деле. Некоторые из писателей, которые их пережили, вставили их в романы и рассказы, потому что, расскажи они их друзьям просто так, им бы тоже никто не поверил…
Игорь уже прикидывал, с чего начать. Со Сценариста? С Сашки? С Андрюхиного самоубийства? Но тут как раз бывшая супружница позвала гостей к столу. За столом блондин оказался далеко от Игоря, где-то на самой обочине, на поставленной специально для него крутящейся табуретке от рояля. А потом и вовсе ушел, не дожидаясь окончания поминок: кто-то позвонил ему по мобильному, он сделал озабоченное лицо и, скромно откланявшись, испарился. А Игорь, так и не рискнувший рассказать таинственному незнакомцу то, что его тяготило, подумал о том, что, наверное, это и к лучшему. Неизвестно, что сказал бы этот таинственный человек в ответ на его исповедь. А если он вдобавок знаком с Инниными друзьями и передаст им этот разговор – можно представить их милую реакцию.
Иннины друзья и особенно подружки начнут галдеть: «Ну, ясное дело, допился! Уже и «белочка» прискакала. Вовремя ты с ним развелась, Инна! Обрати внимание, как он раньше сдерживался, чтобы не пить. Верный признак, по которому можно определить завзятого алкоголика. Сдерживался, потому что боялся сорваться с катушек. И вот сорвался…»
Прыгающей в воздухе рукой Игорь наполнил свой бокал, предназначенный для вина, водкой до самого верха. Если и так приобрел дурную репутацию алкоголика, зачем сдерживаться? К тому же теперь, когда Алинка мертва, наплевать ему на все в мире репутации! Гори все синим пламенем – он обязан выпить!
Три дня подряд были утоплены в слезах и водке. На работу Игорь не ходил: никто из фирмы и не решился бы потревожить начальника в его горе. Да если бы он даже вышел на работу – что бы он там делал? С необычной в его теперешнем состоянии трезвостью мысли Игорь порой задавался вопросом, сможет ли он хоть когда-нибудь руководить фирмой так, как раньше… Если он хочет, чтобы фирма процветала, то, пожалуй, должен уйти со столь ответственного поста. Или подобрать себе мощного заместителя, на которого можно свалить большую часть ответственности… Трезвая мысль вспыхивала и гасла. Сейчас у бизнесмена Гаренкова не то состояние, чтобы интересоваться, что будет дальше с фирмой. Впору спрашивать, что будет дальше с ним самим. Но даже это Игоря не волновало. Он жил ближайшими целями. Достать из холодильника бутылку с маслянисто-прозрачной жидкостью. Наполнить ею чашку с танцующими поросятами-тирольцами. Влить водку в себя. Повторять процедуру до тех пор, пока не упадешь в пропасть, на дне которой поджидают тягостные видения – все-таки и вполовину не такие тягостные, как действительность. А дальше – снова все сначала.
Теперь он понимал свою мать. Водка – не средство развлечься: водка – анестезия, способная если не убрать, то хоть чуть-чуть приглушить жизненную боль. А чем придется за это платить – другой вопрос. Те, у которых болит по-настоящему, его обычно не задают.
Что касается диска с фильмом, он до сих пор валялся на дне сумки, с которой Игорь ездил в Озерск, и, честно говоря, достать его оттуда рука не поднималась. В сущности, зачем ему теперь нужен этот диск? Что еще Сценарист способен показать Игорю такого, что вызвало бы у него нервное потрясение? После того, как Игорь увидел смерть дочери, которую не сумел предотвратить, он может считать, что видел все самое страшное…