Сцены из провинциальной жизни
Шрифт:
О’кей, сказала я, но почему мы должны трахаться в то время, как слушаем музыку?
Потому что медленный темп квинтета — как раз о траханье, ответил он. Если бы, вместо того чтобы сопротивляться, я позволила музыке войти в меня и вдохновить, то испытала бы проблески чего-то совершенно необычного и познала, как это было — заниматься любовью в постбонапартистской Австрии.
— Как это было для постбонапартистского мужчины или для постбонапартистской женщины? — осведомилась я. — Для господина Шуберта или для госпожи Шуберт?
Это
— Музыка — не о траханье, — продолжала я. — Вот в чем твоя ошибка. Музыка — о прелюдии. Она — об ухаживании. Ты поешь девушке прежде, чем она пустит тебя в свою постель, а не в то время, когда ты с ней уже в постели. Ты поешь ей, чтобы добиться ее, завоевать ее сердце. Если ты не счастлив со мной в постели, возможно, это оттого, что ты не завоевал мое сердце.
На этом мне следовало бы остановиться, но я не остановилась, а пошла дальше.
— Ошибка, которую мы оба сделали, — сказала я, — в том, что мы пропустили прелюдию. Я не виню тебя, это и моя вина, но тем не менее это было неправильно. Секс куда лучше, когда ему предшествует долгое ухаживание. Тогда он больше удовлетворяет эмоционально. И больше удовлетворяет эротически. Если ты пытаешься усовершенствовать нашу сексуальную жизнь, то не добьешься этого, заставляя меня трахаться в такт музыке.
Я ожидала, что он станет возражать, выступать в защиту музыкального секса. Но он не попался на удочку. Вместо этого надулся и повернулся ко мне спиной.
Я знаю, что противоречу тому, что сказала раньше — о том, что он умел проигрывать, — но на этот раз я, по-видимому, и в самом деле задела его больное место.
Но раз уж я пошла в наступление, то не могла отступать.
— Иди домой и попрактикуйся в ухаживании, — посоветовала я. — Давай уходи. И захвати своего Шуберта. Приходи снова, когда научишься.
Это было жестоко, но он заслужил это тем, что не отвечал мне.
— Хорошо, я уйду, — ответил он угрюмо. — Мне все равно нужно заняться делами. — И начал одеваться.
«Заняться делами!» Я схватила первое, что оказалось под рукой, — хорошенькую глиняную тарелку, коричневую, с желтым ободком, одну из тех шести, что мы с Марком купили в Свазиленде. На миг я все-таки увидела комическую сторону этой сцены: любовница с распущенными темными волосами и обнаженной грудью проявляет свой бурный центральноевропейский темперамент, выкрикивая оскорбления и швыряя тарелки. А потом я швырнула эту тарелку.
Она ударила его в шею и отскочила на пол, не разбившись. Сгорбив плечи, он с изумленным видом повернулся ко мне. Уверена, что в него никогда не бросали тарелок.
— Уходи! — закричала я, быть может, даже завопила и замахала на него руками. Проснулась Крисси и начала плакать.
Как ни странно, даже потом я не испытывала сожаления. Напротив, я была
(Молчание.)
Были и другие?
Другие тарелки? Много.
(Молчание.)
Значит, вот так и закончились ваши с ним отношения?
Не совсем. Была еще кода. Я расскажу вам об этой коде, и тогда уже будет все.
Настоящий конец возвестил презерватив, полный засохшей спермы. Марк выудил его из-под кровати. Я была поражена. Как же я его не заметила? Это выглядело так, будто я хотела, чтобы он был найден, хотела кричать о своей измене на каждом перекрестке.
Мы с Марком никогда не пользовались презервативами, так что не имело смысла лгать.
— Сколько? — спросил он.
— С прошлого декабря, — ответила я.
— Ты сука, — воскликнул он, — грязная, лживая сука! А я тебе доверял!
Он собирался выбежать из комнаты, но потом передумал, повернулся и — извините, я хочу задернуть занавес над тем, что произошло дальше, об этом слишком стыдно рассказывать. Я просто скажу, что это удивило меня, шокировало, но больше всего привело в ярость.
— Вот этого, Марк, я никогда тебе не прощу, — заявила я, когда пришла в себя. — Существуют границы, и ты только что их перешел. Я ухожу, а ты теперь для разнообразия присмотри за Крисси.
В ту минуту, когда я произнесла: «Я ухожу, а ты теперь присмотри за Крисси», — клянусь, я имела в виду только то, что ухожу из дома и он мог бы присмотреть за ребенком днем. Но, сделав пять шагов к двери, я увидела как бы ослепительную вспышку: это действительно может быть минутой освобождения, минутой, когда я покончу с неудачным браком и никогда не вернусь. Тучи над моей головой, тучи в моей голове рассеялись, испарились. «Не думай! — приказала я себе. — Просто сделай это!» Не замедляя шага, я повернулась, поднялась наверх, сложила в сумку кое-что из нижнего белья и спустилась вниз.
Марк загородил мне дорогу.
— Куда это ты собралась? — осведомился он. — Ты идешь к нему?
— Убирайся к черту, — сказала я и попыталась пройти, но он схватил меня за руку.
— Отпусти! — приказала я.
Никакого крика — только короткая команда, но казалось, будто с небес на меня спустились корона и королевская мантия. Он молча отпустил меня. Когда я отъезжала от дома, он все еще стоял в дверях, утратив дар речи.
«Так легко! — ликовала я. — Так легко! Почему я не сделала этого раньше?»