Сцены из провинциальной жизни
Шрифт:
Не знаю. Что-то кажется мне неправильным, но пока не могу определить, что именно. Единственное, что я могу сказать: ваш вариант не похож на то, что я вам говорила. Но теперь я замолчу. И подожду до конца, чтобы решить. Продолжайте.
Хорошо.
Если Кэрол слишком жесткая, то сама она слишком мягкая, это надо признать. Она из тех, кто заливается слезами, когда топят новорожденных котят, кто затыкает уши, когда убивают овцу и та блеет от страха, все блеет и блеет. Она протестовала
Кэрол говорит, что ей непонятно, зачем Джон торчит на семейном сборище, но для нее причина очевидна. Он привез в любимое место своей юности отца, который, хотя ему всего шестьдесят с небольшим, выглядит стариком, совсем дряхлым, привез, чтобы тот поправился и окреп, а если уже тот не сможет поправиться, то хотя бы попрощался. По ее мнению, это выполнение сыновнего долга, что в высшей степени похвально.
Она находит Джона за сараем, где тот возится с машиной или делает вид, что возится.
— Что-то не в порядке с твоей машиной? — спрашивает она.
— Перегрелась, — отвечает Джон. — Пришлось дважды останавливаться в Дю-Туатс-Клуф, чтобы остыл мотор.
— Нужно попросить Майкла посмотреть. Он хорошо разбирается в машинах.
— Майкл занят гостями. Я сам починю.
Она уверена, Майкл с радостью ухватился бы за этот предлог, чтобы сбежать от гостей, но она не настаивает. Ей хорошо известно мужское упрямство, известно, что мужчина будет скорее бесконечно сражаться с проблемой, чем унизится, попросив помощи.
— Ты на этом ездишь в Кейптаун? — спрашивает она. — Под «этим» она подразумевает пикап «Датсун», нечто вроде легкого грузовика, которые ассоциируются у нее с фермерами и строителями. — Зачем тебе грузовик?
— Нужен, — лаконично отвечает он, не объясняя, для чего именно.
Она не смогла удержаться от смеха, когда он прибыл на ферму, сидя за рулем этого грузовика, — с бородой, растрепанными волосами и в своих «совиных» очках, а рядом с ним — похожий на мумию отец, чопорный и смущенный. Жаль, что она их не сфотографировала. А еще ей хотелось бы тихонько поговорить с Джоном насчет его прически. Но лед еще не сломан, и с такими интимными вещами лучше подождать.
— Мне велено позвать тебя к чаю, чаю с melktert, который испекла тетя Джой.
— Приду через минуту, — отвечает он.
Оба говорят на африкаанс. Его африкаанс прихрамывает, она подозревает, что ее английский лучше, чем его африкаанс, хотя, поскольку она живет в глуши, platteland, ей редко приходится говорить по-английски. Но они говорят друг с другом на африкаанс с детства, ей не хочется смущать его предложением перейти на другой язык.
Она считает, что его африкаанс ухудшился из-за переезда — сначала в Кейптаун, в «английскую» школу и «английский» университет, потом за границу, где не услышишь ни слова на африкаанс. «In ’n minuut», — говорит он: через минуту. Это ошибка такого рода, к которой сразу же прицепится Кэрол и станет насмехаться. «In ‘n minuut sal meneer sy tee kom geniet», — скажет Кэрол: через минуту его светлость явится откушать чаю. Нужно защитить его от Кэрол или хотя бы попросить Кэрол не подкалывать его эти
В тот вечер она постаралась сесть рядом с ним. На ужин то, что осталось от обеда, основной трапезы дня: холодная баранина, разогретый рис, зеленые бобы с уксусом.
Она замечает, что он передает блюдо с мясом, не положив себе ни кусочка.
— Ты не ешь баранину, Джон? — осведомляется Кэрол с другого конца стола с интонацией нежнейшей заботы.
— Не сегодня, благодарю, — отвечает Джон. — Ek het my vanmiddag dik gevreet’: я до отвала наелся днем свинины.
— Значит, ты не вегетарианец. Ты не сделался вегетарианцем, пока был за границей.
— Не вегетарианцем, строго говоря. Dis nie ‘n woord waarvan ek hou nie. As ‘n mens verkies om nie so veel vleis te eet nie… — Ему не нравится это слово. Если человек предпочитает не есть так много мяса…
— Ja? — говорит Кэрол. — As ‘n mens so verkies, dan?.. Так что же ты все-таки предпочитаешь?
Теперь уже все смотрят на него. Он начинает краснеть. Ясно, что он понятия не имеет, как отделаться от доброжелательного любопытства собравшихся. И если он бледный и худой, каким не должен быть настоящий южноафриканец, то, быть может, это объясняется не только тем, что он так долго жил среди снегов Северной Америки, но и тем, что он действительно слишком давно не ел хорошей баранины Кару? As ‘n mens verkies… — что он собирается сказать дальше?
Он отчаянно краснеет. Взрослый мужчина, а краснеет, как барышня! Пора вмешаться. Она успокаивающим жестом дотрагивается до его руки.
— Jy wil seker se, John, ons het almal ons voorkeure: у всех нас свои предпочтения.
— Ons voorkeure, — говорит он, — ons fiemies. Наши предпочтения, наши глупые маленькие капризы. — Он подцепляет на вилку зеленый боб и отправляет в рот.
Стоит декабрь, а в декабре темнеет гораздо позже девяти. И даже тогда воздух на высоком плато так прозрачен, луна и яркие звезды освещают путь. После ужина они с Джоном отправляются на прогулку, делая широкую петлю, чтобы обойти несколько хижин, где живут работники фермы.
— Спасибо, что выручила меня за столом, — говорит он.
— Ты же знаешь Кэрол. У нее всегда был острый глаз. Острый глаз и острый язычок. Как отец?
— Подавлен. Ты, разумеется, знаешь, у них с матерью был не самый счастливый брак, но, когда мать умерла, это его сразило, и он впал в депрессию. Мужчины его поколения так воспитаны, что более или менее беспомощны. Если рядом нет женщины, которая стряпала бы и заботилась о них, они попросту угасают. Если бы я не предложил отцу дом, он просто умер бы с голоду.
— Он еще работает?
— Да, он по-прежнему работает в фирме, занимающейся продажей запчастей для автомобилей, хотя, как мне кажется, ему уже намекают, что пора на покой. И его увлечение спортом не угасло.
— Ведь он рефери в крикете?
— Был, теперь уже нет. У него слишком упало зрение.
— А ты? Разве ты не играл в крикет?
— Да. Вообще-то, я все еще играю в воскресной лиге. Игра там довольно любительская, и это меня устраивает. Любопытно: мы с отцом два африканера, преданные английской игре, в которую оба не слишком хорошо играем. Интересно, как это нас характеризует.