Сцены из провинциальной жизни
Шрифт:
Она жалеет об этих словах, едва их произносит. Она зашла слишком далеко, загнала его в угол. Теперь, в довершение всего, придется разбираться еще и с его обидой.
— Но я понимаю твою позицию, — продолжает она, протягивая руку помощи, так как ему не справиться самому. — Ты прав в одном: мы слишком привыкли не пачкать руки, наши белые руки. Но нам нужно быть готовыми испачкать руки. Я вполне с тобой согласна. Закрыли тему. Тебе еще не хочется спать? Мне нет. У меня есть предложение. Чтобы убить время, почему бы не рассказать друг другу какие-нибудь истории?
— Сама и рассказывай, — отвечает он сухо. — Я не знаю никаких историй.
— Расскажи историю
— Про существование личного Бога, — говорит он, — с белой бородой, абракадабра вне времени, который с высот божественной апатии глубоко нас любит абракадабра с некоторыми исключениями.
Он умолкает. Она не имеет ни малейшего представления, о чем он говорит.
— Абракадабра, — произносит он.
— Сдаюсь, — говорит она. Он молчит. — Моя очередь. Я расскажу историю о принцессе на горошине. Жила-была принцесса, такая нежная, что даже когда она спала на десяти пуховых перинах, положенных одна на другую, то вообразила, будто может почувствовать горошину, такую твердую маленькую горошину под последней периной. Она мучается («Кто положил туда горошину? Зачем?») и в результате не смыкает глаз всю ночь. И выходит к завтраку с измученным видом. Принцесса жалуется своим родителям, королю с королевой: «Я не могла глаз сомкнуть, и все из-за этой проклятой горошины!» Король посылает служанку убрать горошину. Женщина ищет и ищет, но не может найти.
«Я больше слышать о горошинах не хочу, — говорит король дочери. — Горошины нет. Горошина существует только в твоем воображении».
В следующую ночь принцесса снова забирается на гору из пуховых перин. Пытается уснуть, но не может — из-за горошины, которая то ли под нижней периной, то ли в ее воображении, это не важно, ведь результат один. К рассвету она так измучена, что даже не может есть за завтраком. «Это все из-за горошины!» — жалуется она.
Король в раздражении посылает целую армию служанок искать горошину, а когда они, вернувшись, докладывают, что горошины нет, велит их обезглавить. «Теперь ты удовлетворена? — орет он на дочь. — Теперь ты будешь спать?»
Она останавливается перевести дух. Она понятия не имеет, что произойдет дальше в этой сказке: удастся ли наконец принцессе заснуть или нет, однако, как ни странно, убеждена, что стоит ей начать, и слова придут сами.
Но больше не надо никаких слов. Он уснул. Этот колючий, упрямый, безрукий, смешной кузен уснул, как ребенок, положив голову ей на плечо. Несомненно, уснул крепко: она чувствует, как он дергается во сне. Под ним нет никаких горошин.
А как же она? Кто расскажет ей сказку, чтобы отправить в царство снов? У нее сна ни в одном глазу. Значит, вот как ей суждено провести эту ночь: мучаясь без сна, с тяжелой головой мужчины на плече?
Он утверждает, будто существует табу для белых на физический труд, но как насчет табу на то, чтобы двоюродные брат и сестра проводили ночь вместе? Что скажут Кутзее, когда они вернутся на ферму? Она действительно ничего не чувствует к Джону, ни малейшего намека на женские чувства. Будет ли этого достаточно, чтобы ее оправдать? Почему у него начисто отсутствует мужская аура? В ком тут дело — в нем или в ней, которая так твердо усвоила табу, что не может думать о нем как о мужчине? Если у него нет женщины, то не потому ли, что он не питает чувств к женщинам, и поэтому женщины, включая ее, реагируют на это, не испытывая чувств к нему? Может быть, ее кузен если не moffie, то евнух?
Воздух в кабине становится спертым. Стараясь
Но возможно, существует тип женщин, которых привлекает такой мужчина, которые счастливы слушать, не противореча, как он высказывает свое мнение, а потом принять его как свое, даже откровенно глупое мнение. Женщина, которой безразлична мужская глупость, равнодушна даже к сексу и просто ищет мужчину, которого можно к себе привязать, о котором можно заботиться и защищать от всего мира. Женщина, которая будет мириться с тем, что в доме все сделано кое-как, потому что важно не то, чтобы как следует закрывались окна и действовали замки, а чтобы у ее мужчины было пространство, в котором он бы мог претворять в жизнь свои идеи. А потом она потихоньку наймет рабочего, кого-нибудь с руками, чтобы устранить неполадки.
Для такой женщины брак вполне может быть бесстрастным, но не обязательно бездетным. Она могла бы родить целый выводок. И вечерами все они сидели бы вокруг стола: хозяин и повелитель во главе, супруга на другом конце, а здоровые, хорошо воспитанные отпрыски — по обе стороны, и за супом хозяин мог бы распространяться о святости труда. «Какой человек мой муж! — шептала бы про себя жена. — Как развита у него совесть!»
Почему она так ополчилась на Джона, а еще больше — на его жену, которую создала для него из воздуха? Ответ прост: потому что из-за его тщеславия и нелепости она застряла на дороге из Мервевилля. Однако ночь долгая, хватит времени, чтобы докопаться до глубинной причины ее раздражения. Итак, вот ответ: она ополчилась, потому что ожидала многого от своего кузена, а он ее подвел.
Чего же она от него ожидала?
Что он изменит мужчин Кутзее.
Почему она хочет, чтобы мужчины Кутзее изменились?
Потому что мужчины Кутзее такие slapgat.
Почему она возлагала надежды именно на Джона?
Потому что из всех мужчин Кутзее он был единственным, кому достался благословенный шанс. У него был шанс, а он им не воспользовался.
Slap — это слово, которым она и ее сестра бросаются довольно легко, может быть, потому что им бросались довольно легко при них, когда они были детьми. И, только покинув дом, она заметила шокированные взгляды, которые вызвало это слово, и начала использовать его более осторожно. Slapgat: задница во время запора. Отсюда slapgat: инертный, бесхарактерный.
Ее дяди стали slapgat, потому что так их воспитали родители, ее дедушка и бабушка. В то время, как их отец бушевал и орал, а они дрожали, как осиновый лист, их мать ходила на цыпочках, тихо, как мышка. В результате все они вышли в жизнь, не обладая твердым характером, верой в себя, мужеством. Жизненные пути, которые они для себя выбрали, все без исключения были легкими, были путями наименьшего сопротивления. Они робко проверяли течение, а потом плыли по нему.
Кутзее сделало такими прекраснодушно-беззаботными и такими gesellig, компанейскими именно то, что они предпочитали самые легкие пути, благодаря geselligheid их встреча на Рождество всегда была такой приятной. Они никогда не ссорились, никогда не пререкались друг с другом, прекрасно ладили — все. Зато следующее поколение, ее поколение, должно платить за их прекраснодушную беззаботность: ведь они выходили в жизнь, ожидая, что это такое же slap, gesellige место, большой Вулфонтейн, и обнаруживали, что это, увы, не так!