Сцены из провинциальной жизни
Шрифт:
— Мое skat, — говорит он: мое сокровище.
Вы не должны это писать. Не должны. Вы просто сочиняете.
Я уберу это. Целует в голову.
— Мое skat, — говорит он, — когда ты придешь в постель?
— Сейчас, — отвечает она и кладет ручку. — Сейчас.
Skat — это ласковое слово, оно ей не нравилось, пока она не услышала из его уст. Теперь, когда он шепчет это слово, она тает. Сокровище мужчины, в которое он может погружаться, когда захочет.
Они лежат в объятиях друг друга. Кровать скрипит, но ей в высшей степени
Опять!
Обещаю, что, когда закончу, передам вам текст, весь текст, и вы выбросите все, что хотите.
— Ты писала письмо Джону? — спрашивает Лукас.
— Да. Он такой несчастный.
— Возможно, у него просто такая натура. Меланхолик.
— Но он не был таким. Он был таким счастливым в прежние времена. Если бы он только смог найти кого-нибудь, кто сделал бы его раскованным!
Но Лукас уже спит. Таков уж он: засыпает сразу же, как невинный ребенок.
Ей бы тоже хотелось заснуть, но сон не идет. Кажется, будто дух кузена затаился и призывает ее на темную кухню, чтобы она закончила письмо. «Не сомневайся во мне, — шепчет она, — я обещаю к нему вернуться».
Но когда она просыпается, уже понедельник, и нет времени писать, нет времени для излияний. Им нужно немедленно выезжать в Кальвинию: ей — в отель, Лукасу — в транспортное депо. В маленьком кабинете за стойкой ресепшн она корпит над горой накладных, к вечеру она уже слишком устала, чтобы продолжить письмо, и уже нет тех чувств, которые она испытывала, когда начинала писать. «Думаю о тебе», — приписывает она в конце страницы. Даже это неправда, она ни разу за весь день не подумала о Джоне, у нее не было времени. «С любовью, — пишет она. — Марджи». Она надписывает адрес на конверте и запечатывает его. Итак, дело сделано.
«С любовью» — но достаточно ли этой любви, чтобы в случае крайней необходимости спасти Джона? Достаточно, чтобы помочь ему избавиться от меланхолии? Что-то сомнительно. А что, если ему этого не захочется? Если его великий план заключается в том, чтобы проводить выходные на веранде того дома в Мервевилле, сочиняя стихи, в то время как солнце раскаляет железную крышу, а отец кашляет в задней комнате, — тогда ему, пожалуй, понадобится вся меланхолия, на которую он способен.
Это первая минута ее дурных предчувствий. Вторая наступает, когда она опускает письмо в почтовый ящик и конверт трепещет на краю щели. То, что она написала и что придется прочесть ее кузену, если она отправит письмо, — это в самом деле лучшее, что она может ему предложить? «Тебе кто-то нужен в жизни». Какая же это помощь — сказать такое? «С любовью».
Но потом она думает: «Он взрослый человек, с какой стати я должна его спасать?» — и проталкивает конверт в щель.
Ей приходится ждать ответа десять дней — до пятницы следующей недели.
«Дорогая Марго!
Спасибо за письмо, которое ждало нас, когда мы вернулись из Вулфонтейна, и спасибо за добрый, пусть и невыполнимый совет жениться.
Поездка
Ты пишешь о Мервевилле. Я согласен, наши планы не были как следует продуманы, и теперь, когда мы вернулись в Кейптаун, начинают казаться безумными. Одно дело — купить хибару на пляже, чтобы проводить там уик-энд, но кто же в здравом рассудке захочет проводить летний отпуск в жарком городишке Кару?
Надеюсь, на ферме все хорошо. Отец передает привет тебе и Лукасу. С любовью
Джон».
И это все? Ее поражает холодная официальность ответа, и она краснеет от злости.
— Что это? — спрашивает Лукас.
Она пожимает плечами.
— Ничего, — отвечает она и передает ему письмо. — Письмо от Джона.
Он быстро пробегает его глазами.
— Значит, они отказались от своих планов насчет Мервевилля, — констатирует он. — Уже легче. Чем ты так расстроена?
— Не важно, — отвечает она. — Дело в тоне письма.
Они припарковались перед зданием почты. По пятницам они всегда заезжают сюда, это часть традиции, которую они для себя выработали: последнее, что они делают после того, как все закупили, и прежде, чем отправиться на ферму, — забирают почту за неделю и, сидя рядом в пикапе, просматривают ее. Хотя она может забрать почту сама в любой другой день, она этого не делает. Они с Лукасом делают это вместе, как и все, что только могут.
Лукас поглощен письмом из Земельного банка с длинным приложением: несколько страниц цифр, гораздо более важных, чем какие-то семейные дела.
— Не торопись, я пойду прогуляюсь, — говорит она и, выйдя из машины, переходит через дорогу.
Новое здание почты приземистое и тяжеловесное, со стеклянными «кирпичиками» вместо окон и тяжелой стальной решеткой на двери. Оно ей не нравится. По ее мнению, оно смахивает на полицейский участок. Она с нежностью вспоминает старую почту, которую снесли, чтобы освободить место для нового здания.
Она не прожила еще и половины своего жизненного срока, а уже жалеет о прошлом!
Дело не только в Мервевилле, Джоне и его отце, не в том, кто где собирается жить — в городе или в сельской местности. «Что мы здесь делаем?» — вот невысказанный вопрос, который стоял за этим все время. Он это знал, и она знала. В ее письме, каким бы робким оно ни было, по крайней мере содержится намек на этот вопрос: «Что мы делаем в этой бесплодной части мира? Почему проводим жизнь в унылом труде, если люди вообще не должны здесь жить, если весь проект заселения этого места был неправильным с самого начала?»
«Эта часть мира». Под этими словами она подразумевает не Мервевилль или Кальвинию, а Кару в целом — быть может, всю страну. У кого возникла мысль проложить дороги и железнодорожные линии, построить города, привезти людей и приковать их к этому месту, приковать цепями, проходящими через сердце, так чтобы они не могли отсюда уехать? «Лучше оторваться и надеяться, что рана исцелится», — сказал он, когда они гуляли по вельду. Но как же разорвать такие цепи?
Уже давно все на этой улице закрыто. Закрыта почта, закрыты магазины, улица пустынна. «Ювелирный магазин Мееровича». Кафе «Космос». «Моды Фоскини».