Сцены из жизни за стеной
Шрифт:
Сегодня сыну моего мужа и его любовницы исполнилось два года. Я встала утром заплаканная. Вытерла слезы женщине, которую увидела в зеркале, и поехала в торговый центр покупать подарок. Но сначала еще немного помучила себя, разглядывая фотографии нашего сына в двухлетнем возрасте. Так было надо, чтобы вечером уже не чувствовать боли и чтобы слезы без спросу не катились из глаз. Утром-то я рыдала. Рыдала потому, что нынче вечером о существовании этого маленького мальчика узнают мои дети. Но утренние слезы были слезами страха. Мой муж решил вечером за ужином представить нам своего младшего сына. То есть рассказать двум нашим дочерям и старшему сыну, что два года они жили в искусно сплетенной нами лжи. Больше всего я боюсь их реакции. Взглядов дочерей, уже достаточно взрослых, чтобы почувствовать мое унижение обманутой женщины, и сына, вынужденного метаться между матерью и отцом, который так его подвел, и прятать от меня глаза. И единственное, что я могу сказать в свое оправдание:
Мне бы хотелось, чтобы завтра утром у меня хватило сил уйти. Но я знаю, что не уйду. Останусь. Ради детей — всех четверых.
Ритуалы
На террасе дома, в горшке, росла огромная елка, весь год украшенная разноцветными шариками. Под елкой стояли плюшевая овечка в розовых носках и с зонтиком, деревянная курица, три глиняных петуха и два проволочных зайца. Все это символизировало Пасху.
Они всю жизнь встречались где-то посреди дороги. Она считала, что началом всему является рождение, он — что смерть. Она была уверена, что по-настоящему родилась, только когда на вокзале в Гамбурге он впервые поправил упавшую ей на лицо прядь волос и спросил, как ее зовут; он же говорил, что тогда, на вокзале, он воскрес. Поэтому в сочельник и Пасхальное воскресенье они делятся яйцом и облаткой. Она, изгнанная поворотом истории из Колобжега (всю жизнь не умела правильно написать название родного города) немецкая протестантка, влюбленная в традиции католических сочельников, он — атеист, родившийся в польско-еврейской семье в Вене. Однажды в жаркое августовское воскресенье 1947 года на вокзале в Мюнхене, во время путешествия в новую жизнь, случайно пересеклись линии их судеб. Он коснулся пальцами ее волос, она ощутила, что к ней прикоснулась любовь. Спустя два месяца в развороченном бомбами католическом костеле без крыши они встали к алтарю, произнеся самую важную в своей жизни клятву. Она помнит, что на воротах костела кто-то прилепил картонку с предупреждением по-английски: «Внимание! Падающие ангелы!» Помнит свое белое платье, сшитое из парашюта, и даже свою мысль о том, что в таком платье, должно быть, приземляются по ту сторону неба…
Через несколько лет они переехали в Швейцарию, поскольку она поняла, что в Германии он не будет счастлив. Эти двое уже не нуждались в отечестве, просто хотели пустить где-то корни. Они поняли, что страной, которая объединяет их судьбы, является Польша. Поэтому, хотя всю жизнь провели во франкоязычной Лозанне, а говорили друг с другом по-немецки, на вопросы любопытных, откуда они родом, отвечали: из Польши. Оба не нуждались ни в Боге, ни тем более в религии. Если им что-то и было нужно, так это ритуалы, обозначавшие повторяющиеся циклы их существования. А поскольку их церковь, та самая, без крыши, была католической, она выбрала сочельник, а он — Пасху.
Он занялся высшей математикой, она — музыкой. Он полагал, что так и должно было быть, ведь она родилась первого марта, как Шопен. И это совпадение, по его мнению, вовсе не было случайным. Когда он объяснял, почему одна бесконечность меньше другой или как складывать, вычитать и перемножать бесконечности, это казалось ей чистым безумием. Также, как музыка, которая одних излечивает от самоубийственных мыслей, а других доводит до суицида. Он тогда добавлял, что загадка бесконечности действует точно так же. Джордж Кантор, математик, который дал определение бесконечности, умер в приюте для душевнобольных, где играл сумасшедшим пациентам скрипичные концерты…
Они провели вместе шестьдесят лет. Любили друг друга, как ей казалось, бесконечно. Часто беседовали о любви. Но никогда не говорили о своей. Вместо религии они создали себе мир собственных ритуалов, которые связывали их сильнее, чем любые слова. Они даже не нуждались в других людях, хотя и относились к ним доброжелательно. Однако время вне дома они проводили редко, еще реже принимали приглашения, а если принимали, то тоже создавали из этого целый ритуал. Возвращаясь домой с приема, один из них (в зависимости от того, кто был за рулем) раздевался для другого. Потом они останавливались где-нибудь в безлюдном месте. Последний раз это было на лесной дороге, когда они возвращались с ее дня рождения. В тот день ей исполнилось шестьдесят два года…
Утром в католический сочельник он, всемирно известный профессор математики, доставал из подвала топор и тащил с собой еще не вполне проснувшуюся жену в лес, чтобы там втихаря срубить елку, а она, уважаемый профессор Лозаннской консерватории, вернувшись из леса, меняла шерстяные носки плюшевой овечке на балконе. Вечером они пели у елки польские колядки на немецком языке, делились друг с другом облаткой и пасхальным яйцом. Еще они вылавливали из ванны откормленного сахаром карпа и везли его на машине к ближайшему пруду, чтобы там торжественно с ним попрощаться. А когда вскоре они возвращались домой, она играла его любимые концерты Рахманинова, и потом они всю ночь делились друг с другом своими мечтами. Однажды она призналась ему, что хотела бы в час смерти прижаться к дельфину и уплыть с ним в далекий океан, и он заявил ей, что она — впервые в жизни — разочарует его, если умрет.
Но этого так и не случилось, она его не разочаровала. Никогда. Видя ее умирающей от неизлечимой болезни, он не мог представить себе жизни без нее. И тогда они решили уйти вместе…
Швы летней ночи
Неверно, что женщины чаще всего делятся своими тайнами с парикмахерами и гинекологами. Больше всех о женских секретах знают пластические хирурги. По крайней мере так утверждает Марко, сорокачетырехлетний заведующий эксклюзивным отделением пластической косметологии, что занимает два этажа стеклянного небоскреба в центре Кельна.
Марко родился в Италии, медицину изучал в Бостоне, но уже восемь лет живет в Кельне. Он учился пластической хирургии у лучших специалистов восточного побережья США. Девять лет назад Марко влюбился в практикантку, которая приехала стажироваться в клинику, где он работал. Когда после стажировки она вернулась в Германию, он понял, что не может без нее жить. Однажды ночью упаковал чемодан, отправил прощальное интернет-послание начальнику и поехал в аэропорт…
На протяжении четырех последних лет он оперирует сам и руководит командой из двенадцати хирургов, которые поднимают обвисшие груди, убирают жир с бедер и ляжек, натягивают сморщившуюся кожу на лице, меняют форму носа, выпрямляют зубы, оперируют челюсти и скулы. В основном у женщин. Именно они отказываются признавать законы природы и не готовы принять то, что получили по наследству от бабки с маленькой грудью, от матери с орлиным носом или от отца с тяжелыми верхними веками, узким ртом и щелями меж зубов. Так же, как не хотят смириться с ходом времени, делением клеток, действием силы тяжести и вообще с чем-то преходящим. Для большинства из них старость — это болезнь. И пусть она пока неизлечима, женщины верят, что можно отсрочить ее проявления. А когда спа-процедуры, каторжные диеты с изощренным названием, фитнес, йога, упражнения на растяжку мышц, калланетика, ретинол, фруктовые маски, пилинги, астрономически дорогие кремы с молекулами золота, произведенные в невесомости, липосомы и тому подобное — короче, ничто уже не помогает, они приходят к Марко. Женщины не хотят смириться с установленным порядком вещей, даже если, по мнению многих, это «недостойно», «неестественно» и «крайне неэффективно». И понимая, что уже не могут быть молоды вполне, они желают омолодить хотя бы грудь, бедра, ляжки, живот или лицо. Долго копят на это, берут ссуду, а некоторые дают номера кредиток своих нынешних кавалеров, но таких совсем немного.
Прежде чем коснуться женщины скальпелем, Марко долго с ней беседует. Он никогда сам не настаивает на операции и обязательно предупреждает о возможных осложнениях. Особенно часто такие беседы ему приходится вести в мае и июне. Поэтому с мая по июль он, как опытный человек, расширяет штат врачей. Женщины знают, что приближающееся лето лишит их не только одежды, но и иллюзий, — «сильнее, чем скальпель, травмируя душу и оставив надолго, а порой и навсегда, незаживающие швы». Именно так описала это Надин, с которой Марко беседовал дважды, прежде чем она разделась, а он начал фломастером чертить цилиндрические кривые на ее бедрах, груди и животе. У Надин симпатичные, по мнению Марко, мимические морщины вокруг глаз и обычная структура кожи, а также «нормальное для европейской женщины сорока пяти лет, родившей одного ребенка, расположение жировых тканей». По ее словам, она уже больше двадцати лет замужем за хорошим человеком, за которого вышла, когда ей было двадцать два. Но теперь, после отпуска, муж по отношению к ней уже не так безупречен. Именно в отпуске, в клубе на португальском побережье, она впервые заметила, с каким странным, жадным голодом в глазах ее муж присматривается к молодым женщинам на пляже и в гостиничном бассейне. Некоторые из них были даже моложе их дочери! Трудно было не заметить и того, как он втягивал живот, бросая взгляд на обнаженные бюсты некоторых женщин, которые, между нами, были куда старше, чем их груди. Там, в Португалии, ей казалось, что муж не замечал ничего женственного только в других мужчинах и… в ней, своей жене. Не считая случаев, когда по ее просьбе он намазывал ей спину защитным кремом, да еще его присутствия в их общей постели, где, впрочем, не происходило ничего особенного, они, можно сказать, вообще не прикасались друг к другу.
Вернувшись домой, она начала внимательнее приглядываться к своему отражению в зеркале. Она любит своего мужа. И знает, что он не изменит ей, ну, разве что только в мечтах. Она не хочет его потерять. И перестать быть для него желанной. Во всяком случае, не сейчас. Потому решилась на две операции. В этом году она не поедет с семьей купаться в Красном море. Она панически боится живых рыб, страдает морской болезнью и давно не видела родителей — все сложилось в удачную ложь. На несколько дней она останется в Кельне, затем навестит родителей в деревне. Вернется только на один день, чтобы снять швы. Она еще не придумала, что скажет мужу и дочери, когда те вернутся…