Счастье бывает разным
Шрифт:
— Вов, я не меньше твоего люблю Майку.
— Не сомневаюсь.
— Но она взрослая, понимаешь? И у нее своя жизнь. А у тебя — своя. И у меня тоже. И я не готова посвящать всю свою жизнь потомству. Я ж не лосось какой-нибудь.
— А я, похоже, лосось, — задумчиво сказал Чистов. — Может, ты и права. Но я по-другому не могу. Так устроен.
— Ладно, поехали домой, лосось, — сказала Катя.
Чистов обрадовался. Может, туча прошла стороной?
Хотя он все равно не понимал, как же можно не броситься на помощь своему ребенку при первом его зове? Даже если этому ребенку — давно за восемнадцать.
Он бы и на роды прилетел. Майка упросила этого не делать, сказала, что хочет пережить все сама, что ей это нужно.
Что ж, обдуманное решение — это уважаемое решение.
Но на крестины полетит обязательно.
Майка сказала — месяца через два после родов, когда окончательно придет в себя.
Они уже почти завершили круг, как вдруг услышали красивое и мощное хоровое пение. Навстречу двигался крестный ход.
Впереди несколько священников и монахов несли носилки — с мощами или иконами, необразованный Чистов не понял. За ними нестройными рядами шли не менее полутысячи человек: и церковнослужители, и миряне. Было много детей — кто шел сам, кто сидел на отцовской шее, а кто еще вообще в коляске.
Процессия шла под довольно стройное пение сотен людей, занимая все пространство между двумя рядами старых деревьев.
Катя и Владимир отошли в сторонку вверх по траве, чтобы не мешать шествию.
— По-моему, это крестный ход в честь святого Нила, — вдруг сообразил Чистов, вспомнив какое-то объявление перед главным храмом. — Потому и служба.
Они уже знали, что пещера, в которой все долгие годы жил отшельник, располагается напротив главного входа, но на противоположной стороне острова. Катя с Владимиром совсем недавно прошли мимо останков фундамента церкви, установленной на месте этой пещеры. Ну а кто развалил церковь — понятно без объяснений.
Хотя дальше тоже следовала зловещая связка: из битого кирпича взорванного храма соорудили ту самую дамбу, по которой Чистов и Катя прошли в монастырь и по которой на семьдесят лет раньше провели шесть тысяч бедолаг-поляков. Сначала в эту же сторону, потом — в другую. Последнюю.
И все равно они здорово побродили, несмотря на мрачные отблески прошлого.
Что ж, прошлое ни в одной стране не обошлось без крови, горя и жестокости. Значит, надо уметь наслаждаться настоящим — по крайней мере, так считал Чистов.
На обратном пути съели по мороженому.
Уже сойдя с моста, еще раз обернулись назад, посмотреть на Нилову пустынь.
Вот это и должно остаться в сознании: солнце, голубая вода, блестящие купола и каменное, но какое-то воздушно-легкое здание храма.
А кровь и жестокость — они, конечно, никуда не денутся. Однако не на них надо ориентироваться в правильной жизни.
Потом сели в машину — предстояло отмотать километры в обратном порядке.
— Слушай, Чистов, — спросила Катя. — А ты хочешь, чтоб я вернулась?
— Хочу, — ответил он.
— А как же работа твоя, ответственная?
— Работа останется, — спокойно сказал он.
— Ну и что это будет за жизнь на два дома?
— На один, — терпеливо поправил Чистов. — У меня будет один дом. Как и был. На работу я буду приезжать, в дом — возвращаться.
— Понятно, — зафиксировала разночтения Воскобойникова. — А как быть с собакой? Я их терпеть не могу. Ты сможешь ее кому-нибудь подарить?
— Нет, — улыбнулся Чистов. — Фунтик же не вещь. Но я постараюсь, чтобы он тебе досаждал по минимуму.
— Ты очень изменился, — улыбнулась Катя.
— А по-моему, нет, — не согласился бывший муж. — Я все тот же. Изменились только обстоятельства.
— Слушай, — вдруг взорвалась Катерина. — А ты, раз так меня любишь, хоть жалеешь, что с этой стервой спал?
— Нет, — тихо ответил Чистов. — Что было, то было. Но если ты вернешься — можешь быть спокойна.
— К кому возвращаться? — На глазах Воскобойниковой закипали злые слезы. — К твоей напряженной работе? Или к Фунтику?
— Ко мне, — совсем тихо сказал Чистов. — Работа и Фунтик — просто часть меня.
— Понятно, — взяв себя в руки, сказала Екатерина.
Теперь она снова была спокойной и уверенной.
Совсем не такой, как прошлой ночью.
Чистову вдруг стало так горько, что теперь впору было плакать ему.
Но ведь мужчины не плачут.
Тем более такие взрослые и серьезные.
Да еще по таким странным в его возрасте поводам, как любовь.
Так и доехали до Москвы.
Я сижу в удобном кресле салона первого класса. В нем можно работать. А можно разложить его горизонтально и комфортно вздремнуть. Стоит такое удовольствие очень дорого, но сколько — не знаю, потому как давно уже не покупал себе билетов сам. Да и потом — какая разница? Если дела пойдут не хуже, чем сейчас — тьфу-тьфу, — то скоро билетов покупать вовсе не придется: у компании будет свой «Боинг» или «Эйрбас». А может, «Сухой» или «Туполев»: наши гражданские машины менее экономичны, зато патриотизм нынче в цене. Есть шанс подобным поступком выиграть больше, чем потерять.
Я уже собрался поработать — мы летим в Шанхай, на действительно важную встречу, и Сашка Кудяков аж трясется от нетерпения со своим ноутом. Ничего, подождет: мне захотелось вдруг просто посидеть, посмотреть в иллюминатор. И порассуждать о смысле жизни.
Последнее — шутка.
Да, резво времечко побежало.
До сорока оно тоже не тормозило, но как-то все было поразмереннее. А здесь дней вообще не замечаешь, недели и месяцы пролетают слитным строем, а года хоть и успеваешь отсчитывать, но как-то уж слишком быстро.