Счастье и тайна
Шрифт:
— Да, ненадолго.
— Вы, должно быть, здесь отдыхаете?
— Можно назвать это и так.
— Вы живете в Йоркшире, мистер Рокуэлл? Впрочем, кажется, я задаю слишком много вопросов…
Я почувствовала, что Фанни уже нет в комнате. Я представила себе, как она пройдет на кухню или в кабинет отца: принимать джентльмена наедине, с ее точки зрения, было ужасно неприлично. Ну и пусть! Пора уже и ей, и отцу понять, что жизнь, уготованная мне здесь, не только безмерно уныла, но главное, — что молодой леди, получившей приличное образование, так жить просто не
— Ну что вы, — ответил он, — пожалуйста, расспрашивайте меня сколько угодно. Если смогу ответить — то скажу.
— Где же вы живете, мистер Рокуэлл?
— Наше поместье называется Керкленд Ревелз, а расположено оно в деревне, или, скорее, на краю деревни. Керкленд Мурсайд.
— Керкленд Ревелз [2] ! Веселое название.
По мелькнувшему на его лице выражению я успела заметить, что сказала что-то невпопад. И еще это говорило о том, что дома он не был счастлив. Возможно, это и было причиной его печали. Мне с большим трудом удавалось сдерживать свое любопытство по поводу его личных дел.
2
Ревелз (revels) —пирушка, празднество (англ.).
Я быстро произнесла:
— Керкленд Мурсайд… это далеко отсюда?
— Около тридцати миль.
— Значит, вы отдыхаете в этих местах и прогуливались по вересковым полям, когда…
— Когда произошло наше небольшое приключение. Я рад больше, чем вы себе можете представить, что так получилось.
Я приободрилась, так как временная неловкость исчезла, и сказала:
— С вашего разрешения, я принесу показать вам Фрайди.
Когда я вернулась с собакой, в гостиной был отец. Наверное, Фанни настояла, чтобы он присоединился к нам, и таким образом помог соблюсти приличия.
Габриел рассказывал, как мы приобрели собаку, а отец был на удивление мил. Он внимательно слушал, и я была довольна, что он проявляет интерес, хотя и не верила, что это было искренне.
Фрайди, сидевшая в корзине, была слишком слаба, чтобы подняться на ноги, хотя и пыталась. Было очевидно, что она была рада увидеть Габриела, который своими длинными изящными пальцами нежно гладил ей ушко.
— Она вас любит, — сказала я.
— Но главное место в ее сердце принадлежит безусловно вам.
— Просто я увидела ее первой, — напомнила я. — Она всегда будет со мной. Вы позволите отдать вам деньги, которые вы заплатили женщине?
— Даже слышать об этом не хочу.
— Мне хотелось бы быть уверенной, что она полностью моя.
— Она и так ваша. Это подарок. — Но я оставляю за собой право, если можно, иногда заезжать и справляться о ее здоровье.
— Иметь собаку в доме — это неплохая идея, — сказал отец, подходя к нам и заглядывая в корзину.
Мы все еще стояли так, когда появилась Мэри с чайным столиком. К чаю были горячие пышки, а также хлеб с маслом и пирожные. Передо мной стоял серебряный чайник, и я вдруг подумала: вот самый счастливый день после моего возвращения из Франции.
Только позднее я осознала, что так было потому, что в доме появилось существо, которому нужна была моя любовь. У меня была Фрайди. В тот момент я еще не осознала, что у меня есть и Габриел. Эта мысль пришла потом.
В течение следующих двух недель Габриел регулярно приезжал в Глен Хаус. А к концу первой недели Фрайди совершенно выздоровела. Ее болячки на шее зажили, а регулярное питание довело дело до конца.
Она спала в своей корзине в моей комнате и везде ходила за мной по пятам. Я все время разговаривала с ней. Дом изменился — и вся моя жизнь изменилась из-за нее.
Она хотела не только сопровождать меня, но и защищать. В ее прозрачных глазах, обращенных ко мне, светилось обожание. Она помнила, что обязана мне жизнью. А так как это была преданная натура, то забыть этого не могла.
Мы с ней вместе ходили на прогулки. Она оставалась дома только тогда, когда я выезжала верхом. Зато когда я возвращалась, она кидалась ко мне, приветствуя меня, и ее искреннюю радость я могла бы сравнивать только с радостью дяди Дика, когда он видел меня.
Теперь о Габриеле.
Он все еще жил в Блэк Харт. Я недоумевала почему. В Габриеле было много непонятного. Иногда он говорил о себе открыто, но даже в такие минуты чувствовалось, что он чего-то недоговаривает. Я видела, что он вот-вот откроется мне, что он сам страстно желает этого, но никак не может собраться с духом. Здесь скрывалась какая-то мрачная тайна — возможно, он и сам до конца еще не понимал, какая.
Мы стали большими друзьями. Казалось, даже отцу он нравился. По крайней мере, он не возражал против его постоянных визитов. Слуги к нему привыкли. Даже Фанни не возражала — в том случае, конечно, если мы были под присмотром.
К концу первой недели он сказал, что вскоре собирается домой. Но к концу второй недели он все еще был с нами. Я чувствовала, что он отчасти сам себя обманывает: дает себе слово, что поедет домой — и находит предлог, чтобы не ехать.
Я не спрашивала его о доме, хотя мне очень хотелось узнать о нем побольше. Этому я тоже научилась в школе: я часто чувствовала себя не в своей тарелке, когда ко мне приставали с расспросами о моем доме; я определенно не хотела ставить в такое же положение других. Так что я никогда сама не лезла с расспросами, а всегда ждала, пока мне не пожелают рассказать все сами.
Поэтому приходилось говорить обо мне — и тут уж исчезала вся сдержанность Габриела — настолько, что мне это даже правилось. Я рассказала ему о дяде Дике, который был для меня кем-то вроде героя, живо описала его искрящиеся зеленоватые глаза и черную бороду.
Как-то, когда я рассказывала о дяде, Габриел заметил:
— Наверно, вы с ним чем-то похожи.
— Мне кажется, очень похожи.
— Я представляю его себе как человека, который намерен взять от жизни все. Я имею в виду, что он привык поступать, не думая о последствиях. Скажите мне, вы тоже такая?