Счастье первой тропы
Шрифт:
В зале никто не шевельнулся.
На трибуну больше никто не вышел, но Затуренко физически ощущал: с ним не согласны, более того — люди настроены враждебно. Секретарь райкома провел не один бой. Всегда удавалось сломить сопротивление, доказать свою правоту, даже если она кому-то казалась сомнительной. А здесь... Он встал.
— Товарищи! Завтра Царев с корреспондентом и с двумя спортсменами улетают в Москву, чтобы рассказать о начинании шелеховцев. Нам не простят, что мы так опрометчиво выскочили с этой идеей, а теперь — в кусты.
— Мы за эту идею двумя руками голосуем. Положение со спортом улучшилось, — подтвердил Григорий. — Улучшилось, но не настолько, чтобы мы могли рапортовать о ее осуществлении. А замах тут на всю страну.
— Нас этот рапорт подхлестнет, — прервал его Зиновий. — Мы потом будем расти еще скорей. Обязательства — стимул роста.
— Я против липы! — наступал Григорий.
— Товарищи! — снова овладел вниманием Затуренко. Он выдержал эффектную паузу и вдруг миролюбиво, примиряюще, словно один на один с близким другом, заговорил: — Товарищи, зачем спорить? Разве райком вам плохого желает? Что нам делить? Надо, чтобы честь нашей организации не пострадала, — и сел.
На другой день Дмитрий Царев с двумя рекордсменами все-таки улетел в Москву.
Шелеховцы расположились в гостинице «Москва». Их день был отдан во власть известности: вот они вступают в заповедную тишину студии Дома звукозаписи. Их усаживают перед микрофоном в теплой, немного душной таинственной аппаратной. Зажигается табло: «Идет запись». Вот в своем номере в гостинице Дмитрий с недоверием смотрит на динамик, из которого раздается знакомый и незнакомый голос человека, которого диктор назвал его именем.
За эти несколько дней Дмитрий стал сдержаннее в движениях, приобрел более солидный вид и даже ходить стал медленнее. Сразу видно, инициатор большого движения, которое охватило всю страну. Вот если бы еще забыть о гневных лицах товарищей или — лучше — если вдруг проснуться и увидеть, что та девочка-первоклассница со своей косичкой-коротышкой прыгает по квадратам, а ты сидишь на корточках и прикидываешь, как здорово будет, если простую формулу: «1+2=» ввести в жизнь своей шелеховской организации. И не врешь, не приписываешь, не краснеешь.
И вот он снова в Шелехове. И хоть с тех пор прошло много времени, что-то мешает Дмитрию жить и радоваться, как прежде.
Ночь Григорий провел в дороге. А к рассвету, отфыркиваясь, паровоз втащил сонные вагоны в тоннель куйбышевского вокзала.
Клубы пара курчавились над окном, около которого Григорий разглядывал в зеркальце свою намыленную щеку. Сперва, когда брился, он, сколько ни смотрел в зеркальце, видел в нем только ее лицо: узкие брови, большие глаза с голубинкой, карие крапинки рассеяны вокруг зрачка по голубому. Глаза, переполненные солнцем. Такой она ему нравилась больше всего. Он видел ее в овальном зеркальце, которому полагалось отражать лишь его яростно намыленную щеку. Потому и побрился плохо. А заметил это только тогда, когда все вещи уложил и мельком глянул в зеркальце. И сейчас снова порхала его бритва.
Телеграмму о своем приезде Григорий дал еще вчера и не сомневался, что Ирина его встретит. Поэтому не очень торопился, хотя и неприятно было ползти сзади всех.
Тесный вагонный проход напомнил ему проходы в цехах, где он совсем недавно «пробивал» резиновые прокладки для автоклавов. Он отдал этому немало сил, и в нем еще ярко жили и напутственные слова Юры, и дорога в Свердловск, и все, что было связано с резиновыми прокладками.
В Шелехове пускают цех ячеистых бетонов. В автоклав закатывается изделие на платформе, потом отверстие закрывают крышкой, и между крышкой и корпусом — резиновая прокладка. Два автоклава из-за этих прокладок не вводятся в строй...
— Четыре месяца ведем переписку с ленинградским и свердловским заводами. Четыре! — говорил Уралову управляющий трестом. — Слушай, Григорий! Рвани в Свердловск. Уж извини, что отпуск тебе все не даю. Но после поездки в Свердловск сразу пойдешь в отпуск.
И вот — Свердловск. Свердловский обком ВЛКСМ. Оттуда — в комитет комсомола, в заводской.
— На год вперед у нас приняты заказы, — говорит комсорг, огненно-рыжий парень. — Фондов нет.
— У нас же комсомольская, Всесоюзная ударная комсомольская стройка! — вкладывая в эти слова всю свою боль и страсть, бросает ему Григорий и надолго умолкает.
«Почему же не ругается? А? Не стучит кулаком по столу? Кулаки у него здоровые. Да и плечи не хуже моих», — думает рыжий комсорг и резко говорит:
— Идем к директору.
Огненный комсорг атакует директора. Но атакуемый неуязвим.
— Вот резолюция на вашем заявлении, — говорит директор холодно и протягивает Григорию бумагу. — Начальнику планового отдела. Тут я написал, чтобы он посмотрел, пришла ли оснастка.
— А я и не знал, что оснастку должен поставлять заказчик, — растерянно говорил Григорий, шагая по цехам за комсоргом.
Вечером они были в райкоме. Там шло бюро. В перерыве Григорий подошел к секретарю райкома комсомола. Так и так, не можете ли помочь.
— Сейчас продолжим бюро. Выступи и объясни все как есть.
На бюро Григорий был краток, а в конце сказал:
— Столько вложено усилий, столько мужества, а вот из-за этих резиновых прокладок такую резину потянули, аж стыдно людям в глаза смотреть.
Когда сел на место, получил записку от секретаря комитета комсомола Уралмаша:
«Приди после бюро ко мне, подумаем».
Это было в субботу. Секретарь комитета комсомола Уралмаша вызвал комсомольского вожака нужного цеха. Договорился с ним. И комсомольцы, оставшись на воскресенье, сделали Григорию три вида оснастки. В понедельник он увез их на тот самый завод резинотехнических изделий. Там огненный комсорг уже настроил своих ребят.
— Моя гвардия не подведет.
В понедельник же дали первую пробу. Она не удалась. Но вторая в тот же самый понедельник получилась. И во вторник весь заказ был выполнен.