Счастье по обмену
Шрифт:
— Юля, что это было? — он смотрел на нее пристально, опустив набок голову.
Она и сама была бы рада получить ответ на этот вопрос, но обсуждать его прямо сейчас не была готова.
Только вздохнула раз, другой.
— Что-что… А так непонятно?
— Да так-то вроде понятно. Но что-то я до конца не уверен, что правильно оцениваю ситуацию.
Она разволновалась, подняла голову наверх, к потолку. Демонстративно, очень по-девичьи скрывая свои переживания за нагловатым:
— Это называется поцелуй. Захотела — поцеловала! Что тут
— Да нет, все понятно, — Юля удивленно оценила ситуацию со стороны: с абсолютно непроницаемым выражением лица он рассуждал на ставшую абсурдной от частого упоминания темой. — Захотела поцеловать — поцеловала. И, пожалуй… я сделаю так же.
— Эй! Погоди! Ты не так все…
Это были последние слова, которые она успела произнести до того, как он вжал ее в стену и поцеловал.
Самообман, которым она себя уже успела успокоить — мол, там, в лифте, это была не она, и вообще это все алкоголь проклятый виноват, мгновенно рассеялся.
Стоило ему раздвинуть ее губы языком, как она пропала. Да боже мой, ТАК ее не целовал никто.
Хотя нет, пожалуй, был один человек, ну ровно с таким же напором подавляющий волю, которая едва ли могла сохраниться от огня такого мужчины. И этот человек целовал ее совсем недавно. Да что там говорить — всего несколько минут назад. Глупо было думать, что он забудет об этом или сделает вид, что ничего не случилось.
Пожарная сирена завыла в голове, когда он накрыл своей огромной ладонью, размер которой она уже успела оценить неоднократно, ее грудь и тут же легонько сжал. Это было ужасно приятно. И еще более ужасно неправильно.
— Ром… - она уперлась ладошкой ему в плечо.
— Да? — он оторвался от исследования языком крайне чувствительного места на ее шее. — Что такое, Юляш?
Она как-то сдавленно хмыкнула. Так ее давным-давно никто не называл…
— Ты торопишься, Рома.
— Тороплюсь? — дыхание у него стало как у марафонца на финише.
— Совершенно точно.
— Ок, — он помолчал немного, пытаясь выровнять дыхание. — Не будем торопиться.
Он отошел на два шага назад, и Юле внезапно до дрожи в коленках захотелось, чтобы он продолжил делать то, что уже делал. Захотелось обратно его руку себе на грудь, его язык внутри своих щек, и вообще, хорошо бы, если б он ее потрогал еще где-нибудь!
Но Роман стоял в двух шагах от нее и смотрел своим чертовски горячим убивающим взглядом.
И когда она уже успела научиться его взгляды так хорошо интерпретировать?
И тут Юля не выдержала, сделала эти два несчастных шага, которые и шагами-то назвать было нельзя, и прижалась к нему. Выгнулась в руках, которые тут же обхватили, а уже его имя пополам со стоном вырвалось совершенно непроизвольно.
Это и послужило спусковым крючком.
На нее обрушилось настоящее цунами. Которое гладило, целовало все доступные и не очень места, поглощало собой, зажигало и засасывало в свою воронку.
Она не имела ни малейшего представления, сколько прошло времени с момента первого поцелуя. Оно не отсчитывалось секундами и минутами, оно измерялось жадными поцелуями, торопливыми руками под одеждой, выгнутыми в попытке прижаться плотнее друг к другу телами.
Роман отстранился от нее, пара быстрых движений, и вот она уже обнимает его обеими своими невозможно длинными ногами, которые норовят подкоситься от наплыва чувств.
Но этим он не ограничился, подхватил ее под попу и без малейших усилий, чему отстранённо Белохвостикова все же успела удивиться, пнул приоткрытую дверь, и ввалился со своей ношей в номер.
Приостановился возле кровати, снова поцеловал ее так, что она совершенно забыла, где она и кто, и, преклонив колено, опустился вместе с нею на кровать.
Пожарная сирена завыла второй раз, когда она поняла, что за время этого недолгого путешествия на ней остались из одежды только сережки, в свою очередь Роман был еще одет.
Он возвысился над ней громадной массой, особенно большой в полутьме комнаты, стянул рубашку через голову, отбросил ее в угол комнаты, переступил с ноги на ногу, носком одной туфли зацепив пятку второй, и расстегнул ремень брюк.
Белохвостикова смотрела на совершаемое действие также завороженно, как змея подчиняется звуку дудочки факира — не отрывая глаз.
Наконец, Яковенко остался без одежды, и снова замер, разглядывая Юлю на белых простынях.
Этот молчаливый диалог глазами Юлю напряг. Она поняла, что Роман дает ей еще один, и уже явно последний, шанс отказаться, уйти, или еще лучше — прогнать его.
Но именно от этой мысли стало горько и обидно, тяжело и ужасно некомфортно.
Она вся сжалась, а потом выпрямилась на постели, встала на колени, так, что уткнулась ему в грудь, и обвила руками его горячее тело.
Романа не нужно было уговаривать снова. Он поцеловал ее, и его горячего дыхания, уверенных пальцев, сжавших грудь, хватило, чтобы все отложенное снова вспыхнуло сокрушающим огнем, разрослось, разгорелось в груди.
— Аааах… — только так можно было отреагировать на первое проникновение. На это новое ощущение чего-то внутри тебя. Теплого, живого и чужеродного.
Роман сразу поймал это «Ааах», и продлил его так, как ей хотелось: быстрее, глубже, сильнее. И только потом подумал о себе, когда она уже только принимала то, что происходит между ними.
Последний раз отчаянно ворвавшись в нее, он вдруг замер на секунду, а потом излился ей на живот.
Белохвостикова закусила губу и не сразу почувствовала, как он отстранился от нее, но сразу после этого почувствовала себя жалкой. Обида камнем застыла в горле и резко нахлынуло разочарование. Нет, не в том, как все получилось, это было настолько круто по ее меркам, что невозможно описать, а в том, что она наделала.
Импульсивный поступок явно потянет за собой недели или даже месяцы мозговыносящего самокопания, и Юле от этого открытия захотелось зареветь. Прямо в голос.