Счастье понарошку
Шрифт:
– Машка! – кричал он. – А ведь я люблю тебя!
– С Новым годом! С Новым годом! – поддакивал сзади отец, успевший выпить коньяка еще в прошлом году.
«Дурак!» – мысленно вздыхала Маша. Когда же эти праздники закончатся? Почему-то она их боялась.
Праздники. Их надо было как-то пережить.
Но то, что казалось таким длинным, стремительно понеслось вперед. Юлька сияла. Словно наверстывая недовстречи, она постоянно звала куда-то идти, что-то делать. Цепко держала Ваню за локоть.
– Колесников, – требовала
И Ваня покорно шел. Первый стаканчик отдавал Степановой, второй Мазуровой. В кино садился между ними. Низко склонялся, когда что-нибудь говорил Маше.
– Я сегодня никуда не пойду, – прошептала Маша в трубку.
– Почему? – фейерверком эмоций взорвалась Юлька.
Потому что сегодня на пороге появился Олег. Без предупреждения. Просто позвонил в квартиру. Мама еще была дома.
Звонок. Маша распахнула дверь, не спрашивая и не смотря в глазок. Взгляд – как выстрел. Перехватило дыхание. И сердце заколотилось.
– Привет! – робко улыбнулся Олег.
Столько всего произошло, а он был все такой же. Высокий. Челка падает на лоб. Мягкая улыбка. И эти движения. И этот поворот головы.
– Мама! – заорала Маша, убегая в свою комнату.
– Олег! Зачем вы пришли? – Голос у мамы дрожит. Она раздражена.
– Извините, но мне надо Маше сказать всего несколько слов.
– Не нужны ей ваши слова! Все, что могли, вы ей сказали.
– Но вы-то должны меня понять. Я в безвыходном положении. Я люб…
Маша затыкает уши. Шепот ядом проникает в мозг, сжигает тонкие переборки, стирает память. В какую-то секунду хочется выскочить в коридор, повиснуть на шее, вдохнуть знакомый запах. Маша выпрямляется, все вспоминая. Ничего ей не хочется. Это эхо давно забытых событий.
– Олег! Вы понимаете, что вы делаете? Они в этом возрасте идеалисты! Не лезьте к ней со своей ложью.
– Это правда!
– Это для вас правда! Вы придумали себе массу оправданий, поэтому и видите в этом правду. А для нее это ложь. Самый настоящий обман. Все так и есть, если смотреть на это без ваших мнений и фантазий.
– Какие уж тут фантазии! – вздыхает со всхлипом Олег.
Ушел. Слава богу! Маша закрывает глаза. Как это, оказывается, тяжело. Хорошо, что дома мама. Хорошо, что Маше пятнадцать и есть за кого прятаться. Хорошо, что пока есть выбор. Больше она никогда не будет влюбляться. НИ-КОГ-ДА. Хватит.
Поэтому она и отказалась идти с Юлькой. Вокруг подруги витает любовь. Маше теперь все это было неприятно.
Но Мазурова не отстала. Прислала Ваню. Колесников застыл в коридоре в позе Наполеона – руки скрестил на груди, правая нога чуть согнута в колене.
– Слушай, и чего ты все время выполняешь Юлькины приказы? – Степанова изображала из себя радушную хозяйку – наливала чай, резала торт.
Ваня краснел и отводил глаза. Боится, что она станет припоминать ему глупые крики в первый час нового года?
Маша
Вышли на улицу. Около школы столкнулись с Шульпяковым.
– Зима, а все влюбляются, – неожиданно прокомментировал он появление одноклассников. – Как будто бы весны подождать не можете.
– Дурак ты, – отозвалась Маша.
Глеб обиделся. Это было видно по отражению в стеклах его очков, по тому, как он поджал губы. По его тяжелой походке.
Январь стелил белоснежные ковры и сам же их торопливо менял. Жизнь застыла в сумраке ожидания. Словно в сотый раз перечитываешь «Ромео и Джульетту», наивно надеясь на то, что от этого бесконечного перелистывания страниц изменится сюжет, что Ромео опоздает, что он придет к пробуждению возлюбленной. Январь давал надежду, что когда-нибудь ночь закончится, что наступит утро, что совсем скоро будет много-много солнца. Но все равно боязнь того, что сработает «плохой» сценарий, рождал тревогу. Кто его знает, этого Шекспира, а вдруг он решит написать очередную трагедию? И весна уже не придет никогда.
Юлька на уроках снова рядом со Степановой. Колесников с Максимовым за ними. Романтика.
– Я сяду? – как-то утром спросил Ваня.
– А Юлька?
– Она заболела.
Максимова тоже не было. Вроде бы перемещение Колесникова логично. Глаза ей на происходящее открыл Шульпяков. Подошел в столовой, посопел, посверкал стеклами очков.
– Гуляешь? – многозначительно спросил он.
– Обедаю, – не поняла его Маша.
– Мазурова скоро выйдет?
– Не знаю. – Вопросы были странные.
Из толпы вывинтился Колесников с подносом.
– Гуляешь? – забыв, что ему только что на этот вопрос ответили, спросил Шульпяков.
– Макароны ем, – грубо отозвался Ваня. На обед была котлета с картошкой.
– Вот я и смотрю, что макароны.
Глеб стащил кусок хлеба и тяжелой походкой отправился прочь.
– Дурак. – В Маше поднималось глухое раздражение.
– Да нет, – вздохнул Колесников. – Слишком умный.
– Это ты о чем? – насторожилась Маша.
– Может, сходим куда-нибудь?
– Да я вроде уже нормально себя чувствую, – осторожно произнесла Маша, думая, что Юлька все еще посылает Ваню ухаживать за ней. Ведь и про любовь он три недели назад кричал потому же – Мазурова попросила не расстраивать подругу.
– При чем здесь это? – проворчал Колесников. – Просто я сегодня свободен.
Зазвенели, затрезвонили колокольчики тревоги. Что-то было не так.
– Не, нам сочинение задали. Надо писать.
Но о «Зимнем утре» не думалось. Все было слишком странным. Хорошо, что перестала напоминать о себе Алиса, предупредив, что в феврале у нее депрессия. А февраль вот-вот наступит.