Счастье Раду Красивого
Шрифт:
Хотелось просто забыть о войне, не предпринимать совсем ничего и на время почувствовать себя беззаботным, хоть разум и говорил, что эта беззаботность неминуемо обернётся бедой. "Хуже не будет, ведь я всё равно проиграю. Что бы ни делал, проиграю", - говорил я себе, но никому из окружающих не мог этого сказать, ведь если бы хоть частично признался в подобном, стало бы ещё хуже. Уныние овладело бы всеми. Как же идти в бой вместе с государем, не верящим в победу!
Порой мне казалось странным, что бояре не чувствовали моё настроение. Казалось, что даже Штефан, который никогда меня не видел, чувствует мою слабость. Чувствует, что меня
Возможно, я допустил ошибку ещё тогда, когда только узнал о разорении Брэилы. Я стерпел это и занялся восстановлением города вместо того, чтобы отомстить: в свою очередь разграбить южные окраины молдавских земель, а ещё лучше - подговорить турок, чтобы они ограбили. Я мог бы заключить сделку одним из турецких начальников, управляющих землями, примыкающими к моим: помог бы его людям переправиться через Дунай и пропустил бы через свою территорию в Молдавию, а взамен турки поделились бы со мной добычей. Так я мог бы уберечь своих воинов, если б Штефан дал отпор грабителям, но главное - такой мой поступок показал бы Штефану, что я коварен и злопамятен. Однако я ничего подобного не сделал и вместо этого думал о людях, потерявших имущество, а также о восстановлении сожжённого города.
"Не следовало оставлять безнаказанным разграбление Брэилы, а ты оставил, молча стерпел эту пощёчину, и тогда Штефан понял, что можно бить ещё и ещё", - так думал я во время советов, а бояре, сидевшие на скамьях перед моим троном, поочерёдно вставали и докладывали о том, как готовятся к войне.
Мне отчаянно хотелось, чтобы все приготовления оказались ненужными, и чтобы Штефан не пришёл, но, увы, он пришёл - явился на следующий год, а я получил эту весть в конце февраля. В те дни уже повеяло весной, и временами казалось, что порывы сырого ветра опять доносят до меня запах гари.
– Главное - снова не допустить Штефана до Брэилы, а уж дальше, как Бог даст, - повторяли мои бояре, пока мы, в доспехах, препоясанные мечами, рысили по раскисшим весенним дорогам, продвигаясь к молдавской границе.
Разведка была налажена хорошо, поэтому мы встретились с войском Штефана ещё до того, как он оказался в Румынии.
Наше войско продвигалось по торговому тракту, который сначала вёл нас по равнинам, а затем мы оказались в неровной местности, где леса перемежались пастбищами. Снег к тому времени уже сошёл, поэтому поля были серо-бурыми, а леса - чёрными. Холмы, плоские и вытянутые, складывались в странный узор, который хотелось разгадать, будто тайный знак.
По утрам всё часто застилалось густым серым туманом, и тогда я чувствовал себя неуютно, ведь наши разведчики могли пропустить приближение неприятеля, и вот, в одно из таких утр, возле селения Соч, мы и наткнулись на Штефана, хотя, судя по всему, он точно так же наткнулся на нас, но сумел быстрее прийти в себя после неожиданного известия и построить людей.
Конницы у него оказалось чуть больше, чем у нас, и это во многом решило исход битвы. А ещё у него были лёгкие переносные бомбарды - такие, которые мы предпочли не брать, положившись на меткость стрел и длину копий. Зря положились.
Помню, как я, находясь вместе с боярами на склоне одного из ближних холмов, вглядывался в поле битвы, расположенное в низине. Не до конца развеявшийся туман перемешивался с дымом огнестрельных орудий, и каждое новое облачко дыма заставляло меня сожалеть об отсутствии пушек в нашем войске.
–
– спросил я, но спросил больше для того, чтобы никто не заподозрил, насколько мне страшно.
– Не надо, государь, - ответили бояре.
– Штефан тоже сам не принимает участие в битве. Во-он его стяг.
– Они указали на алое полотнище на одном из холмов, издалека кажущееся совсем маленьким.
Я не помню, как развивалась битва. Помню, что на холм приезжали гонцы, что-то докладывали, а бояре предлагали, как поступить, и я соглашался с мнением большинства, а в это время думал о том, что несколько лет назад Штефан одержал победу над венгерским королём Матьяшем и его рыцарями, пришедшими в Молдавию. Пришедшими, как мы сейчас. А ведь у венгров было снаряжение куда лучше нашего, и всё же они оказались с позором изгнаны. На что же нам было надеяться?
Затем стало видно, что дела для нас в битве оборачиваются плохо, и тогда бояре сказали, что главное теперь - достойно отступить. И опять упирали на то, что надо не допустить Штефана к Брэиле, как в прошлый раз, потому что убытки будут слишком велики.
Я невольно подумал, что это не война, а избиение. Сильный избивает слабого, а слабый уже не стремится дать отпор, а прикрывает самое чувствительное место. У каждого оно своё: живот, голова или что другое. Избиваемый мысленно повторяет: "Только вот туда не надо, а остальное я стерплю". Вот как было со мной и моими боярами: "Только бы не грабил Брэилу, и только бы нам самим не попасть в плен".
Конечно, нас разбили. Мы с боярами уехали с места сражения ещё до того, как всё окончательно решилось, а в течение следующих дней собирали по окрестностям разрозненные части разбежавшегося войска. Мы больше не вступали со Штефаном в битву, уклоняясь, даже когда он нам её предлагал, но всё равно оставались поблизости от него, поэтому молдаване не решились разграбить ни один крупный город. Знали, что тогда мы нападём на них с тыла.
И всё же Штефан грабил мелкие селения и боярские поместья, взял в плен больше пятнадцати тысяч цыган, живших осёдло, и увёл их, чтобы поселить в Молдавии. Он грабил, а мы наблюдали, и я думал: "Хоть бы это скорее кончилось".
* * *
Мне могло бы показаться, что Бог оставил меня, но когда я смотрел на свою малолетнюю дочь, то начинал верить, что не оставлен: "Всю силу духа, которую Он не дал мне, получила моя Рица. Бог обделил меня, зато её наградил вдвойне".
Мы с женой особенно не баловали свою дочку и нянькам не позволяли, но уже лет в шесть Рица поняла, что способна повелевать всеми нами, и что если она чего-то не хочет, то мы не можем её заставить, а можем лишь уговорить.
– Нет, - спокойно, но твёрдо произносила моя дочка, и все вокруг чувствовали себя тюфяками, не способными ей так же твёрдо возразить.
Это казалось удивительно и странно, но никто не сомневался, что у Рицы дар повелевать. Она никогда не хныкала, не кричала, не дула губы, не задирала нос и не топала ногой. Она просто говорила, чего хочет или не хочет. И все слушались. Попробуй-ка поспорь с маленькой девочкой, которая ниже тебя ростом раза эдак в два, но ты почему-то чувствуешь, что это она смотрит на тебя сверху вниз, а не наоборот. Рица ни мгновения не сомневалась, что всё будет именно так, как она сказала, и эта глубокая неподдельная уверенность, которая неизвестно откуда взялась, побеждала всех!