Счастье Зуттера
Шрифт:
— Нет, если вы не обязаны это делать. Быть может, следующий выстрел окажется более точным. Больше не нашли у меня ничего интересного?
— Господин Гигакс, — с легким укором сказал Цолликофер, — мы говорим вам не обо всем, чем располагаем.
— Хотите сказать: против меня?
— Такой человек, как вы, не только жертва преступления, но и его соучастник. Разве не так? Не станете же вы мне портить удовольствие от знакомства с вашим делом.
— Хотите еще немного понаблюдать? — спросил Зуттер.
— Надеюсь,
Раздался резкий стук, и в палату с утренним обходом вошла в сопровождении двух долговязых студентов-медиков доктор Рукштуль. «Ну, сейчас она начнет командовать», — подумал Зуттер. Но присутствие у кровати Зуттера представителя государственной власти привело медицину в смущение.
— Я украл у вашего пациента день, — с напускной приветливостью сказал Цолликофер, — зато, в рамках своих полномочий, предоставил ему свободу действий. Он вам еще нужен? Думаю, сейчас он нужнее своей кошке.
Доктор Рукштуль взяла себя в руки. Она внимательно осмотрела отсасывающую аппаратуру на стуле, в бутылочке уже почти не было жидкости. Потом попросила Зуттера сесть, надела наушники стетоскопа и, осторожно прикладывая к коже холодную резиновую чашечку, долго слушала его. Затем попросила его слегка покашлять и велела своим спутникам тоже послушать шумы, издаваемые тораксом. Подтвердив, что слышат идущие из груди пациента вести, — а слышали они только то, что слышала или велела услышать их руководительница, — они раскрыли свои ноутбуки, и она продиктовала, что нужно.
Чувствуя себя лишним, Цолликофер направился к двери. Наконец доктор Рукштуль сняла с головы наушники и сказала, обращаясь то ли к Цолликоферу, то ли к практикантам, измерявшим Зуттеру кровяное давление:
— Все показатели практически в норме. Осложнений удалось избежать, на боли он больше не жалуется («Когда это я жаловался?» — подумал Зуттер). Сегодня еще раз отправим его на рентген, затем покажем его заведующему отделением. И после этого для выписки не будет никаких препятствий — с нашей стороны.
— С нашей тоже, — сказал Цолликофер уже с порога и поднял руку. — Письмо оставьте у себя, господин Гигакс, рассматривайте его как скромный вклад полиции в ваше новое дело. Решительно приватизируйте его, и если будете нуждаться в совете, обращайтесь к своей кошке.
— Займись чем-нибудь, Зуттер.
— Чем?
— Кто ты?
— Не знаю.
— Кем ты был?
— Ну, скажем, судебным репортером.
— Тогда стань снова тем, кем ты был. Займись процессом.
— Каким?
— Ты отлично знаешь каким, Зуттер.
Когда весной 1992 года шла последняя неделя процесса, Зуттер дни и ночи трудился над своим отчетом. Однажды в три часа ночи в его рабочий кабинет вошла Руфь с подносом в руках. Он стучал по клавишам своего компьютера и даже не обернулся.
— Успокоительный чай? — спросил он. — Это последнее, что мне сейчас нужно. Наоборот, я должен себя взбадривать. Чтобы ковать железо, пока горячо…
— Но ты же работаешь как одержимый, — сказала она.
— It’s now or never, сейчас или никогда.
Она села рядом и стала смотреть ему через плечо, чего раньше никогда не делала.
…и в следующем году супруги снова переезжают, в Швейцарию. Там Ялука, или просто Ялу, встречает художника Б., и между ними завязываются любовные отношения. Ее муж X. отвечает на это попыткой самоубийства. Его спасают, но жизнь теряет для него всякий смысл. Он больше не направляет свой внедорожник в озеро, а топит себя в алкоголе. Девять месяцев спустя жена топором убивает его на кухне.
Эту жуткую историю можно рассказывать по-разному. Для обвинения это история способной на все авантюристки. Она шла на любые жертвы, чтобы подцепить многообещающего мужа и вырваться из варварских условий, в которых прошла ее юность. С самого начала она была озабочена тем, чтобы самой не оказаться жертвой. Она оборвала все его связи и отношения, которые были ему дороги и необходимы для жизни. Она потащила его через границы в страну, где жизнь была лучше — для нее. Ее не волновало, что она преступает все границы, установленные для ее мужа. А когда он стал ощутимо мешать ей наслаждаться жизнью, она убрала его со своего пути.
В этом месте версия обвинения расходилась со сказкой о рыбаке и его жене. Своими неумеренными потребностями она не только схлопотала себе несколько лет жизни в тюремной камере, но и привела к стойким изменениям в швейцарской практике исполнения наказания. Прокурор был еще достаточно мягок, когда обвинил ее в убийстве, но допустил, что оно было совершено в состоянии невменяемости — иного и не следовало ожидать от этой дочери степей. То, что эта особа сотворила с душой славного малого, обвинитель не побоялся назвать убийством — но при этом говорил не как юрист, а как человек.
Защита излагает ту же историю, сдвинув акценты. Молодая женщина, вначале совсем еще ребенок, зашла далеко, в конечном счете слишком далеко. Но почему? По причине неукротимой жажды свободы. Именно свободу выбрала она, советская гражданка, свободу, воплощением которой был ее муж и с помощью которого достижение этой свободы стало возможным; учитывая серьезность ее характера, можно сказать, что при трагическом стечении обстоятельств она была вынуждена выбрать свободу и от этого человека, в конечном счете, она предпочла свободу ему.