Счастливчик
Шрифт:
Тогда старый воспитатель бросает взгляд на кафедру и замечает лужу. Теперь ему все понятно, все! Лицо его багровеет, жилы вздуваются на лбу, губы трясутся.
— Это нечестно смеяться над старостью, — говорит он голосом, заставляющим сразу смолкнуть весь этот хохот, — нечестно и грешно! Я виноват, что уснул, задремал в классе. Но если бы вы знали, что пять ночей я, не смыкая глаз, дежурил у больного внука, вам бы и в голову не пришла эта нелепая мысль так подшутить над уставшим, измученным стариком. У меня нет прислуги, нет никого, кто бы мне помог ухаживать за ребенком! И вот день я маюсь здесь с вами, чтобы по возвращении
Корнил Демьянович хотел прибавить что-то, но тут взгляд его упал внезапно на растворившуюся дверь класса, и он смущенно замолк на полуслове.
На пороге класса стоял инспектор.
ГЛАВА XXI
— Что такое, что с вами?
Голос инспектора, Павла Дмитриевича Огнева, тревожен и неспокоен. Он с испугом и недоумением вглядывается в это, все в красных и черных пятнах, взволнованное старческое лицо Корнила Демьяновича.
— Ничего… ничего… Это случайность… Внук болен… в тифу… пять ночей не спал у его постельки и вот вздремнул сейчас… забылся настолько, что толкнул чернильницу, разлил и вот… — смущенно лепечет Дедушка, стараясь наугад стереть черные пятна с лица носовым платком, вынутым из кармана.
Мальчики, бледные, перепуганные насмерть, облегченно вздыхают…
— Не выдал! Не наябедничал! О, милый, добрый, великодушный Дедушка! О, чуткий, сердечный, чудный Корнил Демьянович!
Жгучий стыд охватывает мгновенно все эти смущенные, взволнованные маленькие сердца… Ах, зачем они были все такие злые! У него болен внук! Он не спал ночи, а они смеялись!.. Смеялись над его несчастьем!..
Инспектор тоже смущен не меньше. Ему бесконечно жаль этого доброго старика, который, как солдат на своем посту, не оставляет долга службы даже в такие трудные минуты жизни… И в запятнанном чернилами лице Корнила Демьяновича инспектор не находит ничего смешного.
— Ступайте домой, друг мой, ступайте к больному внуку скорее, — говорит он, с тем же озабоченным видом пожимая руку воспитателя, — а мы здесь, я и классный наставник, как-нибудь справимся без вас!
Корнил Демьянович колеблется с минуту, потом решительно встряхивает своей седой, как лунь, головою и смущенно лепечет:
— Да, да… благодарю вас… Мой Коля один… один на руках квартирной хозяйки… Как она за ним смотрит — бог знает… Уж я, значит, пойду… Спасибо… Спасибо…
И, крепко пожав руку инспектора, Дедушка вышел из класса, не удостоив растерянных и смущенных мальчиков ни единым взглядом.
— Господи ты боже мой, какие мы поросята!
— Нет, хуже поросят! Мы злые, гадкие, скверные людишки!
— Бессовестные мы!
— Конечно, бессовестные! Смеялись над бедным Дедушкой, у которого лежит в тифу любимый внучек-сирота!
— И за которым вдобавок целые ночи напролет приходится ухаживать ему самому.
— А все Калмык! Все он и его штучки!
— Неправда! Все мы хороши тоже! Ржали на весь класс и никому в голову не пришло остановить Бурьянова! — послышался голос Янко, и маленький сокол пулей взлетел на кафедру.
— Братцы! Слушайте! — закричал он громко. — Мы, действительно, изрядные поросята. Сделали непростительную гадость Дедушке, а он… он чем нам отплатил? Что он — пошел ябедничать, что ли? Что он — инспектору сказал? Слышали? Нет, это не такой человек! Он ангел, а не человек, а с этого дня я предлагаю вести себя у него так, чтобы ни одного замечания, ни-ни… И слушаться Дедушку по первому слову, вот что я предлагаю, господа!
Горячие синие глаза Янко сверкали, как звезды, а милое личико мальчика пылало жарким румянцем.
— Да, да! — подхватили все остальные, окружая кафедру и во все глаза глядя на красавчика Янко. — Ивась прав… Мы должны искупить нашу вину перед Дедушкой во что бы то ни стало! Искупить! Конечно!
— А я еще предложу вам кое-что, братцы!
И с этими словами сильная коренастая фигура маленького богатыря, Вани Курнышова, не без усилий протискивается сквозь толпу и водворяется на кафедре.
— Я вам еще кое-что предложу, братцы… — слышится его громкий, звучный голосок.
Если у Янко красные щеки в эту минуту, то у Помидора Ивановича они багровые от волнения, а глаза так и искрятся, так и горят на сто малиновом лице.
— Я предлагаю следующее, — вопит Помидор Иванович, обводя весь класс своими сверкающими глазами. — Урока пения не будет. Наш Соловей (так прозвали гимназисты учителя пения) сегодня не придет. Я это узнал случайно от старшеклассников. Стало быть, уроки кончатся часом раньше. Времени терять нечего — катим, братцы, к Дедушке на дом в пустой урок. Принесем наше чистосердечное раскаяние: «Так, мол, и так, простите великодушно, Корнил Демьянович; чем мы виноваты, что уродились такие поросята». Это всем классом! Гуртом ведь дешевле… А потом… потом желающие могут остаться у Дедушки и помогать ему ухаживать за его Колей. Пускай сменяются, как на дежурстве, а Дедушка в это время выспится и отдохнет… Ну, а теперь пусть тот, что находит, что я сказал чушь и глупость, пусть попотчует меня «без права дать сдачу»! — неожиданно заключил свою речь веселой шуткой милый мальчик.
Но ни у кого не поднялась рука даже и шутя «попотчевать» находчивого Ваню. Напротив — двадцать девять пар глаз смотрели теперь с нескрываемым восторгом прямо в рот общему любимцу. Двадцать девять пар ушей жадно ловили каждое его слово.
Но едва он кончил, как веселый гомон пронесся по классу:
— Браво! Ловко придумал! — кричали мальчики и хлопали в ладоши. — Молодчинище, Курнышов, башковитый парень! Ай да Ванюша! Ай да Помидор Иванович! Ура! Ура!
И десятки рук потянулись к нему.
ГЛАВА XXII
Внизу у швейцара, в гимназической раздевальне, записаны адреса гимназистов, воспитателей, классных наставников и учителей.
Дедушка, Корнил Демьянович Веришков, живет очень далеко — в Галерной Гавани. От Невского до Галерной Гавани далеко и пешком едва ли дойти. Туда ходит трамвай. Но на трамвай у них, мальчуганов, нет денег. Нельзя же тридцати мальчикам ехать на двадцать копеек, которые нашлись в кармане Счастливчика, да и то случайно. От Невского до Гавани надо за каждого по гривеннику заплатить… Сумма не малая, а всего со всех вместе приходится, значит, три рубля, ни больше ни меньше. А три рубля — это целое богатство. Три рубля на полу не поднимешь, и вот почему после долгого рассуждения Янко предлагает отправиться «по образу пешего хождения» в Галерную Гавань на «собственных рысаках». Помидор Иванович с неунывающим видом поддерживает его.