Счастливчики с улицы Мальшанс
Шрифт:
Через четыре месяца перевезли Клода на больницы домой. Сидит в кресле, молчит, только записочки пишет, да и то с трудом: правая рука плохо работает.
А какие записочки, если б вы знали! Советы, указания! Полуживой, а всё равно к нему ребята с завода ходят, и он им на записочках пишет, что и как делать.
Пенсии не дали. Юристы дирекции на суде доказали, что увечье произошло не по вине кампании и не на территории завода и компания материальной ответственности не несёт.
Помогали профсоюз, ячейка, товарищи его. Всё время народ ходит, несут чего-нибудь. Так ведь всё равно не хватает. Лечение, лекарство, доктора — всё страшно дорого. Мы раньше с Клодом всё же больше на его заработок жили. Ну что я получаю?..
Врачей к нему многих приглашали. И вот один, самый знаменитый — он за один визит столько взял, сколько мы с Клодом в месяц проживали, но ячейка деньги дала, — сказал:
— Можно рискнуть. Я готов сделать операцию. Ходить не будет, но речь может вернуться. Гарантия девяносто процентов. Решайте.
И такую цену назвал, что ребята с завода только руками развели — где столько денег наберёшь?
…А я всё тренируюсь. Первенство «Металлиста» нашего выиграл. Скоро первенство города. Оно у нас сначала по группам проходят. Я в своей группе четыре боя имел и все четыре выиграл нокаутом.
— Да такого, как ты, давно ринг не видел! — восклицает папа Баллери, — Быть тебе чемпионом страны, континента и игр! Это я тебе говорю! А папа Баллери никогда не ошибается.
Но радости нет! Не могу я радостным быть, когда знаю, что Клоду надо операцию делать, а денег нет. Как-то иду я потихоньку после тренировки, и вдруг рядом со мной останавливается здоровенная машина чёрная, сверкающая. Опускается стекло, выглядывает элегантный тип лет пятидесяти и кричит мне:
— Эй, Роней! На пару слов!
Подхожу.
— Залезай-ка, разговор есть.
Смотрю и не двигаюсь. После истории с Клодом… Чёрт их знает, на что они способны! Он усмехнулся и говорит:
— Да не бойся! Не съем. Я — Бокар.
Тут я его сразу узнал. Во время больших матчей во дворце я часто его видел. Бокар! В его руках весь профессиональный бокс в стране! Да, пожалуй, и на всём континенте. Он чемпионов из воздуха делает — папа Баллери говорит. Подхожу, сажусь.
— Вот что, Роней, — говорит, — я человек деловой. Баллери тренер замечательный. Если б не валял дурака и согласился тренировать моих мальчиков, он бы в золоте купался. И сделал он из тебя боксёра высшего класса. А через пять-семь лет тебе не то что на континенте, в мире равного не будет. Но без меня у тебя ничего не получится. Ты сам знаешь — будь ты хоть трижды олимпийским чемпионом, жрать тебе будет нечего. У нас правительство на спорт даёт столько, сколько по военному бюджету на полпулемёта полагается. И условий настоящих тебе не создадут. Будешь болтаться в своём гараже, пока безработным не станешь. А за все твои олимпийские медали много не дадут. Для таких, как ты, путь один — профессиональный бокс! Ты сам знаешь — все сильнейшее олимпийцы рано или поздно к нам идут — Паттерсон, Юхансон… Ну, что я тебе буду рассказывать! А что профессионалы несчастные — враньё. Возьми Шугара, Демпси — у них бары свои. Одним словом, так. Если хочешь, подписывай со мной контракт на пять лет. Я тебе условия сказочные предложу и через полгода на большой ринг выпущу, Вот мой телефон. Завтра утром до десяти звони, сообщи своё решение. А это, — протягивает мне чек, — это аванс. Здесь как раз столько, сколько стоит операция твоему брату. (И откуда ему всё известно!) Откажешься от моего предложения — чек вернёшь» Ну, будь здоров! Вот твой дом.
Я и опомниться не успел, пожал он мне руку, вытолкал из машины — и привет. Машина скрылась.
А я небось ещё минут десять стоял с чеком в руке и смотрел ему вслед.
Поднялся домой. Сначала хотел чек порвать. Потом посмотрел на Клода. Сидит жёлтый, глаза ввалились. Кожа да кости. Я когда его с постели в кресло по утрам переношу, он что пушинка. И жалкий такой. Но улыбается мне. У меня от его улыбки — слёзы, еле отвернуться успеваю… Ну что делать? Что мне делать? Надо решать. Надо решать…
Не могу я переходить в профессионалы. Не хочу! Папа Баллери мне в жизни этого не простит. И потом ведь там всё на жульничестве построено. Это же не настоящий бокс! Ну, как я буду нашим ребятам в глаза смотреть?
Но зато можно Клоду операцию сделать. Можно его в санаторий отправить, сиделку взять, лучших врачей приглашать, лучшие лекарства купить. Можно сменить квартиру…
Я подумал: а что? Лет пять побоксирую, пока контракт не кончится, накоплю денег, куплю домик где-нибудь, и заживём там с Клодом. Буду заниматься спортом, каким хочу и сколько хочу. Не буду ходить вечно под страхом: вдруг уволят! Вдруг ещё что-нибудь! Вот отец Рода, старый Штум, уж всё, кажется, было: и обставился, и жил припеваючи, а выкинули его после забастовки — так пришлось всё обратно в магазины сдавать. У него теперь денег только на вино и хватает. Спивается он.
Ребята из «Металлиста», ну те, которые не только спортом занимаются, а политикой тоже, рассказывают: оказывается, есть страны, где нет безработных, где такие мальчишки, как я, ещё кочевряжутся, какую, мол, работу брать. И между прочим, спортсменов-профессионалов там тоже нет. Зачем? И всё там бесплатно: и залы, и тренеры, и инвентарь. Всё! И времени заниматься хватает, а главное, душа у них спокойна. Недаром они всех лупят на Олимпийских играх! А у нас? Ребята из «Металлиста» говорят: надо нам всем рука об руку идти, как Клод твой учит. Если все будем вместе, всего добьёмся. Не знаю. По-моему, это всё ерунда. Иногда я думаю, что Род прав. «Раз ты боксёр, — говорит, — ты себе дорогу кулаками и пробивай». Всю ночь я думал, думал. И решил не переходить в профессионалы.
Только задремал, слышу звон. Я вскочил, к Клоду подбегаю. Он лежит, глаза открыты, одеяло сползло. Весь дрожит от холода. Оно ночью, видно, сползло, он поправить не может, а меня будить не захотел. Пока мог, мёрз, терпел, когда невмоготу
стало, потянулся к звонку — я ему поставил на табуретку — и уронил его.
Видно, он здорово промерез. Зубами лязгает. Температуру померил — А у него всегда теперь 36. В восемь часов позвонил врачу. Тот пришёл, колдовал-колдовал, потом в коридоре говорит:
— Плохо. Надо что-то делать, Ему нужно усиленное питание и уколы. Затрудняюсь, что тебе, Роней, посоветовать, Денег-то нет у тебя. Возьми хоть это пока.
Дал мне бумажку, Это наш местный доктор, тоже бедняк и жизнь бедняков понимает, Не знаю, на что он живёт, — половину народа бесплатно лечит.
Вернулся в комнату, Клод улыбается и пишет мне записочку: Держись, браток. Всё в порядке. Беги на тренировку, Тебе надо первенство города выигрывать. А то придётся мне на ринг выходить, честь семьи поддерживать. Если все его записочки собрать и покатить кому-нибудь, кто ничего о нём не знает, скажет: писал весельчак, без забот, без хлопот живёт.
И так мне горько сделалось, когда я посмотрел в эти глаза! Такой он был здоровый, весёлый. А теперь худой, сгорбленный, маленький какой-то. Говорить и то не может. А как он любил говорить!
Может, всё-таки сумеет говорить? Ведь доктор этот знаменитый сказал, что девяносто процентов гарантии.
… Без четверти десять я позвонил Бокару и сказал, что согласен. Он примчался. С такой быстротой, будто ехал на пожарной машине. В машине я контракт и подписал — чтоб Клод не видел. Подписал не читая. А чего читать? Я и так знаю: там сто пунктов, и все Я «обязан», а Бокар «имеет право».