Счастливцы с острова отчаяния
Шрифт:
— И крыс, — прибавляет Бэтист Твен.
— Все-таки еще не до конца, — честно поправляет его сын, которого специалист по борьбе с мышеобразными, кажется, целых три месяца обучал самым эффективным методам уничтожения крыс.
Пока все следуют к заводу, приближаясь к радиостанции, радист сообщает о том, что каждый тристанец сегодня имеет приемник. Он хвастает, что на 90-метровых волнах ретранслирует две тысячи часов программ Би-би-си, радио Кейптауна или «Голоса Америки», не считая еженедельно трех ночей собственных передач, вести которые поручается добровольцам всех возрастов, сумевших обновить старинную традицию вечерних бесед у очага в форме свободных, очень внимательно выслушиваемых дискуссий.
— Не имеющих, кстати, отношения к политике! — вставляет администратор. — Ведь на Тристане не существует партий.
— Зато попадаются проворные и медлительные люди, — возражает Джосс. — Да и что такое политика, если не выбор — за или против развития?
— По-моему, мы отличаемся от других людей тем, что вот уже полтора века согласие в силу необходимости стало для нас естественнее оппозиции, — замечает Симон.
Вот и завод. Появляется его директор Майк Трэнч, который снова занял свой пост, раздав халаты женщинам и девушкам, занятым укладкой в банки вынутых из своей скорлупы лангуст. В цеху работает десятка три человек, которые хватают, разрезают, вышелушивают тела лангуст, швыряя в корзины для отбросов эти вспоротые панцири, что на двадцатиметровой глубине уже не смогут защищать этих странных подводных «рыцарей», ходящих на восьми лапах.
— Каждый ловит сам, в одиночку или в бригаде, когда хочет и как хочет. Он свободен, если в один прекрасный день пожелает заняться своим полем, своим стадом, пойти на охоту или вообще ничего не делать. Ему будут платить за улов. А работающим здесь — полную смену или полдня — женщинам мы стараемся платить по очень гибким ставкам.
Хью радостно кивает: хорошо, прекрасно. Браво этому маленькому успеху затерянного в океане острова, который наконец-то пользуется своим счастьем — омывающими его водами, благоприятными для лангуст! Однако в чем причина упорного стремления добиться этого успеха именно здесь, а не где-либо? Чем же все-таки объяснить прогресс в развитии острова? Вот что Хью хотел бы узнать от тристанцев…
Но никто не спешит ему ответить, еще не пришло время. Глубокое знакомство с жизнью убеждает сильнее. Все направляются к строящейся школе, что должна заменить старую; в новом здании будут учебные кабинеты, внутренний двор, четыре класса, спортивный зал, цех технического обучения для мальчиков, комната домоводства для девочек.
— Это сельское обучение, приспособленное к нашим нуждам, — поясняет Симон. — Одаренных учеников мы на свой счет отправляем в Кейптаун.
Гостя, правда, избавят от осмотра будущей больницы, место постройки которой едва намечено. Но он увидит магазин — единственное место покупок. Библиотеку в три тысячи томов. Водохранилище объемом в семь тысяч галлонов, что снабжает принадлежащей муниципалитету холодной и горячей водой краны и — все чаще — ванны. Он увидит батарею цистерн с бензином и керосином. Металлические ангары, где рядами стоят три трактора, два «джипа», два грузовика, два бульдозера, экскаватор, насос, бетономешалка и целый набор сельскохозяйственных машин, находящихся, как и все остальное, в собственности общины. И когда после осмотра измученный Хью будет присутствовать на завтраке, данном в его честь в резиденции, то со всех сторон он услышит вместо добрых, способных растрогать его читателей историй, похвалы тридцати двум островитянам, что используются администрацией как санитары, служащие, плотники, учителя, водопроводчики, радостные высказывания о скором назначении казначея, о телефонной связи между всеми островными службами, о предусмотренной — прямой! — радиосвязи с материком и о высшей мечте — проекте окружной дороги, которая сократит до двух часов езды на машине дни, необходимые даже крепкому ходоку, чтобы обойти весь остров.
Осмотр острова длился два дня. К счастью, на третий день, выходя из комнаты, которую он занимал по причине отсутствия отеля в административном центре, Хью услышал, что к нему обращаются.
— Теперь, мистер Фокс, я позволяю вам осматривать остров на свой страх и риск. Вы, должно быть, совсем разочарованы. Все, что мы вам показали, можно встретить повсюду, и необычность этого состоит лишь в самом факте нахождения на этой скале. Но зайдите в дома: вы убедитесь, что жизнь островитян почти не изменилась.
Освободившись, Хью помчался к Неду Глэду. Вспомнив о плюшевом пингвине своего детства, он непременно хотел, чтобы его провели к ближайшей колонии пингвинов.
— Ну вот, — заметил с лукавым видом Нед, — все приезжие этого требуют. Наш преподобный отец, едва сойдя на берег, хотел показать колонию жене и дочерям. Я даже сказал ему: «Если малышки вам мешают и если вы хотите вернуться вдовцом, попытайте счастья!» В вашем возрасте, правда, попробовать можно. Сейчас позову Ральфа.
Он три раза свистнул, и его сын, который, к счастью, не был в море, минуты через две появился вместе со своей молодой женой Эми.
— Извините за «положение», — сказал Нед, — в какое поставил мою невестку Ральф. Благодаря Рут, у которой уже трое, и Биллу, который тоже положил начало, я к празднику масок пять раз буду дедом. Ральф, ты можешь провести мистера Фокса к колонии Формост?
— Я-то могу, — неуверенно ответил Ральф. — Погода пока хорошая. У вас есть сапоги?
Уинни быстро принесла сапоги Джосса, ушедшего в море выбирать сеть, а Хью, восхищенный, напуганный и уже обливающийся потом, через каких-то полчаса оказался в таких скверных местах, что и представить себе трудно. «Безобразная дорога», как называл ее Ральф, не была «тяжелым путем», который, кстати, усложнял обход, возникший из-за нового кратера: это была жалкая козья тропа, которая огибала остров то по головокружительным скалистым выступам, то по липким и заляпанным птичьим пометом острым камням узкой полоски побережья, исхлестанной солеными брызгами.
— За зрелище надо платить! — крикнул Ральф, когда Хью первый раз упал.
Три потока, бегущих в голой, выветренной скале, они перешли, прыгая с камня на камень, под мокрыми скалистыми выступами, с которых свисали какие-то длинные слизистые отростки. Потом пришлось, сойдя с тропы, продираться сквозь туесок, заросли жестких, колючих трав, что доходили человеку до глаз, а местами скрывали его с головой среди гигантских рощ наполовину засохших, наполовину цветущих папоротников. Эта агрессивная растительность, усеявшая ландшафт своими копьями, заполняла весь склон; и изредка, после того как он проскальзывал на четвереньках в дырах — туннелях высотой по колено, — Хью привставал на цыпочки, чтобы разглядеть океан, близость которого выдавали шум и сильный запах свежего птичьего помета. Наконец они выбрались на голую площадку лавы, настоящий бельведер, который нависал прямо над пляжем и тем самым защищал от непрошеного вторжения колонию пингвинов, расположившихся на валу из гальки, укрывающем их от волн.
— В это время, — пояснил Ральф, — здесь лишь одни старики и птенцы этого года. Все остальные — в море.
Хью уже не мог пальцем пошевелить, но зрелище с лихвой вознаграждало усталость. Хотя и не в полном составе, колония, оживляемая драками за уважение к старшинству и место, по причине которых в воздухе постоянно порхали перья, все-таки состояла из полутысячи пингвинов: жирных и медлительных, чопорно выступающих «взрослых»; вылупившихся в конце сезона, уже линяющих птенцов, каждый из которых пялил красные глазки и тряс золотыми хохолками, из-за коих этот вид удостоился звания «королевского». Птицы, одна за другой, беспрерывно возвращались к берегу, словно пунктиром прочерчивая волны, которые выталкивали на плоские скалы новых, объевшихся рыбой пингвинов, что сперва скользили на животе, а потом, трепеща хвостами, вставали на лапы. С резкими криками над колонией кружились всевозможные — серые и белые — птицы: крупные, парящие в воздухе и быстро ныряющие, эти паразиты преследовали пингвинов, чтобы украсть у них рыбу, хищно подстерегали больных, раненых, отбившихся от своих птенцов. В небе, словно взбиваемом крыльями, мгновениями пробегал какой-то внезапный порыв, когда птицы камнем падали на воду, а затем взмывали кверху и, паря, кружились в вышине; или их охватывал какой-то общий каприз, тогда воздух сразу пустел, а птицы в трепетной спешке прятались в расщелинах или на выступах отвесных скал, что были усеяны недоступными гнездами. Ощущение, что он оскверняет своего рода храм, посвященный птицами безлюдью, приводило в восторг Хью, которому было почти больно слышать приглушенное тарахтенье мотора и видеть, как две-три лодки спешат против течения, идущего к островку Соловьиный — темной массе на горизонте, — откуда надвигалась армада бурых облаков.