Счастливцы с острова отчаяния
Шрифт:
Старик прихрамывает. Члены Совета в действительности уже протянули руку своим самым решительным сыновьям: Гомер — Ульрику, Бэтист — Джоссу, Том — Тони. Семья Беретти могла бы ввести в состав Совета Поля. Разве от основателя общины факел не перешел к его зятю, потерпевшему кораблекрушение датчанину, затем к зятю этого последнего — генуэзскому матросу Андреа Беретти, а далее через его дочь Фрэнсис к нему самому, Уолтеру, прямому потомку всех лидеров общины, законному и неизменно избираемому главой общины наследнику? Но может быть, лучше, чтобы этого больше не было, чтобы какой-нибудь Твен или Лоунесс теперь обошли его.
— Ну вот! — вздыхает Уолтер. — Теперь у нас все есть.
— Нет, не все, — спокойно отвечает
— И чего тебе еще нужно? Ты ведь знаешь, какой ценой там, в Англии, добиваются излишков.
— Нам это еще долго не будет грозить. По-твоему, больница, что ли, роскошь? Неужели необходимо, чтобы наши дети всегда кончали лишь начальную школу? Чтобы врач, пастор, радист обязательно приезжали из Англии? Неужели сам дух острова, отказ от неравенства выродятся из-за этой необходимости?
Отныне знак избранничества в этом парне, на чью руку опираясь бредет старый лидер. Поднявшийся ветер, который уже достиг баллов шести, рвет облака в голубые клочья.
— Смотри! — говорит Уолтер, подняв глаза в небо. — Этот тоже торопится.
Два крыла сухо щелкают за вытянутой шеей. Наступает весна, которую на две недели раньше приносит с собой этот птенец, улетающий отсюда в сентябре.
НОВЫЙ ТРИСТАН
Отъезд последней группы изгнанников прошел так незаметно, что теплоход вышел уже в открытое море за мысом Финистерре, скрытым грязным туманом, но угадываемым по кружению чаек и реву выходящих из Ля Коронь грузовых судов, когда Поль, читавший газету в салоне туристского класса, почувствовал, как на его плечо опустился украшенный галунами рукав:
— Мистер Беретти, разрешите представить вам мистера Хью Фокса, который, как и вы, плывет на Тристан.
Отложив газету, Поль поднял глаза на моряка. Рядом стоял незнакомец в галстуке в горошек, повидимому чиновник, едущий проработать года два на Тристане и старательно улыбающийся своему первому подопечному.
— Как поживает Ти? Наверное, возится с сосками, — начал Хью, бесцеремонно усаживаясь в соседнее кресло.
— У нее своего молока хватает! — ответил Поль. — Но откуда вы ее знаете?
— Я присутствовал на двойной свадьбе в Фоули. И даже написал об этом две колонки.
— Черт возьми! — воскликнул Поль. — Глаза у меня совсем испортились. На Тристане ведь обычно видишь мало людей, а если кого встретишь, то уж никогда не забываешь его лица. Но что вы собираетесь у нас делать? Теперь Тристаном изредка интересуются только ученые.
— Вот именно, — подхватил Хью. — Они и заронили в нас тревогу. Уже давно меня удивляет ваша чехарда с приездами и отъездами… Прощай, Берта! Вы возвращаетесь в свой рай. Решение это окончательное, и вас мы больше не должны увидеть. Но спустя два года шестьдесят шесть человек появляются на улицах Саутхемптона, ворча, что настоящий рай — в Англии. Успокоились ли они? Нисколько. Те же самые люди через три месяца начинают зеленеть от скуки. В конце года двадцать человек вновь уезжают на Тристан; затем, в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году, — еще одиннадцать, потом, в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом, — еще шестеро. Сегодня наряду с другими пришла ваша очередь, а я ведь слышал, что вы оставляете в Тоттоне семью и месячный заработок в сто двадцать фунтов.
— Сто сорок, — возразил Поль. — А в остальном вы прекрасно информированы.
— Время от времени я посещал собрания церковной общины. А вы, видимо, нет: я вас там ни разу не встречал.
— Постоянно ходят те, кто принял решение остаться в Англии, — продолжал Поль. — Я ведь был там временно.
— Все-таки вы прожили в Англии четыре года. Поль посмотрел прямо в глаза Хью.
— Отец, мать, две сестры, пятеро племянников и племянниц, не считая английских родственников, которые всех удерживают, это ведь не шутка. Все они висели на мне. И к тому же, не буду от вас ничего скрывать, я очень хотел вернуться с аттестатом корабельного механика в кармане.
Костюм из темно-серого шевиота, светло-серая рубашка, галстук и ботинки из серой замши — неужели все это изящество из магазина «Пламмерс» на углу Уэст Парка снова будет сменено на овчину и мокасины из бычьей кожи? На первый взгляд это выглядело забавным. Но при внимательном рассмотрении несколько мясистые губы, цвет кожи и, главное, мощные плечи, которые стеснял пиджак, взгляд черных, в упор смотрящих на собеседника глаз выдавали в нем тристанца. Как и сильные ладони с щербатыми, более светлыми, чем пальцы, ногтями.
— Я же вам сказал, — снова заговорил Хью, — что я был удивлен. Патрон, который ворчал: «Вечно эти твои тристанцы», — удивлялся гораздо меньше. Но бунт молодежи, которая почти повсюду протестовала против нашего обожествленного изобилия или проповедовала вслед за хиппи возвращение на лоно природы, вновь заставила его подумать о вас. Если вы представляете собой девятнадцатый век, заблудившийся в двадцатом веке, то выходит, что дедушка сказал «нет» раньше внука.
— Хе-хе, — усмехнулся Поль. — Мне двадцать шесть лет. Разве я могу быть сразу и дедом, и внуком?
На его физиономию с прищуренными глазами и широкой улыбкой было приятно смотреть.
— Честное слово, — возразил Хью, — это бы объяснило все последствия.
— Пес с бараном ходят на луг, хотя один другому не друг!
— Прелестная поговорка, я ее запишу! — подхватил Хью, без стеснения строча в маленьком блокноте, мгновенно извлеченном из кармана. — Короче говоря, два или три раза вставал вопрос о репортаже, в котором сравнивались бы разные группы людей, не приемлющих прогресс. А потом рутина, забывчивость, текущие события… В конце концов, он так и не был сделан. Прошли месяцы, пока мне случайно не попался на глаза доклад последнего социолога, некоего Кларка, который описывал стремительное вторжение техники на остров. Потрясающе, не правда ли? Я уж не знал, что и думать.
— Техника одинакова в Лондоне и Москве, — ответил Поль. — Но вам, как и мне, известно, что всюду ее используют по-разному.
— И теперь тристанцы отрицают то, каким образом мы используем технику в Англии. Вот почему я и еду взглянуть, как вы там с ней обращаетесь.
— Я бы очень огорчился, если бы наши не оправдали мои надежды, — пробормотал Поль.
Прямо перед ним за стеклом иллюминатора парила на легком ветру чайка. К чему притворяться серьезным, искать какие-то причины? Ведь в громадных странах севера труду, чувствам, радости жизни тоже не хватает размаха, как и птицам, которые суть уменьшенные копии тристанских птиц. Однажды с островка Неприступный, взобравшись на скалу — сорвешься оттуда, костей не соберешь, — Поль сумел притащить домой для кольцевания сони; [7] громадный, орущий альбатрос, распластанный по полу и стучавший по нему клювом, кончиками крыльев задевал стены комнаты, а смертельно усталого, исцарапанного Поля прямо-таки распирало от удовольствия. Это было лишь одно из ярких, продутых свежим ветром воспоминаний, которые сухой анализ журналистов никогда не считал решающим аргументом среди других веских причин бегства тристанцев в Антарктику. Этот альбатрос, живущий тридцать лет, к тому же взлетел еще на пик Мэри, сделав всего десять взмахов крыльями. Восхитительная механика! В конце концов она близка механике трактора, хотя последний сделан для того, чтобы побеждать землю, а альбатрос создан одолевать ветер. Но Хью продолжал:
7
Так на Тристан-да-Кунье называют альбатросов.