Счастливый рыжий закат

Тур Тереза

– А что, простите, «ставится в приоритет»?

– Мы развиваем в них гармоничные личности, и поэтому недопустимо работать с ними так же, как с солдатами.

– По-моему, вы развиваете в них ничем не обоснованное тщеславие, – прищурился его величество. – И если так будет продолжаться дальше, то и студенты, и те, кто их обучал – все понесут наказание.

– Но, ваше величество! – выдохнул пораженный заведующий кафедрой.

– У вас год, чтобы изменить ситуацию. И если для того, чтобы объяснить всю серьезность своих намерений мне придется разжаловать в солдаты ряд студентов – я пойду на

это. Если придется применить поражение в правах – я это сделаю.

Уходил его величество в такой же гробовой тишине, что и появился – только смотрели все теперь не на меня, а на него.

– Итак, – невозмутимо проговорил барон Гилмор. – Его величество дал приказ. Следовательно, он должен быть выполнен. Сейчас – четверг. Время на обдумывание – до понедельника. В понедельник – совещание с заведующими кафедрами. С утра.

– У нас занятия, – злобно ответили сразу несколько заведующих.

– Хорошо. В пятнадцать тридцать, я жду вас с планами работ и отчетами. Во вторник – с утра, перед занятиями – общее собрание всех студентов. Будем беседовать. Как вы думаете, надо оставлять отдельно первый курс?

– Много чести, – прозвучало дружно.

– Расскажите – какие методы воздействия на студентов применялись до сих пор? – спросил барон Гилмор.

– По результатам первой сессии. Зимой, – раздался общий галдеж.

– Отвечайте по одному! – нахмурился военный. – Герцогиня Моран, например. Прошу Вас, герцогиня.

«Вот, спасибо» – подумала я, но послушно поднялась.

– Мы честно предупреждаем студентов, о том, что после первой сессии будут отчисления, – начала я – и коллеги согласно закивали. – Кроме того, есть многолетнее негласное соглашение, что сессии у студентов первого курса – зимняя и летняя, принимаются максимально жестко. Особенно у тех, кто пропускал занятия. Или был дерзок.

– При этом родителей, насколько я помню, вы особенно не извещаете, – проворчал барон Гилмор.

– Об отчислении – обязательно. По факту, – склонила я голову. – С родителями, как вы знаете не понаслышке – вообще сложно. Преподаватели – всегда виноваты, дети – незаслуженно обижены.

– У вас ведутся журналы посещения? – поспешил сменить тему заместитель ректора.

– Семинарских занятий – безусловно, – кивнула я.

– А лекции?

– На усмотрения преподавателя. Я, например, не веду. У каждого из нас на лекциях – поток. Четыре группы по тридцать человек. Иногда – больше. Устраивать перекличку – долго. Пускать листок по скамьям – бессмысленно.

– Почему?

– Потому что друзья и товарищи впишут отсутствующих, – под одобрительный гомон сообщила я военному известные каждому преподавателю вещи.

– Да. Вы правы, – задумался барон Гилмор. – В военной академии с этим проще. На занятия – строем. Опять же – наказания. Чистка конюшен, мытье туалетов, работа подсобными рабочими на починке казармы – все это необыкновенно хорошо влияет на неокрепшие умы…

– Увы, – чуть поклонилась я ему. – Боюсь, что все эти меры воздействия у нас, в гражданском учебном заведении, не пройдут. Хотя бы потому, что по уставу, мы не имеем на них права.

– У вас что – студенты не отрабатывают провинности?!

– Отрабатывают, конечно. Целители убирают госпитали. Работают в теплицах с растениями.

– Остальные?

– Дополнительные рефераты, библиотека, – отчитался заведующий кафедрой международных отношений.

Преподаватели закивали.

– Значит так, – принял решение барон Гилмор. – С понедельника – заводим журналы – и отмечаем присутствующих и отсутствующих на всех парах. Единообразно.

Недовольный гул возмущенных голосов.

– Я понимаю, это – тяжело. Однако необходимо. Кроме того. Сообщать родителям результаты посещаемости и исполнения дисциплины еженедельно.

– На одного куратора – поток, – сказала я, когда шум немного стих. – Те же четыре группы по тридцать человек.

– Я подумаю, что можно сделать. Господа. Дамы. Все свободны.

На этом и разошлись.

Аллея, густо усыпанная розовыми лепестками гарбовых деревьев. Раньше я любила это время. Лепестки начинают увядать, и сладкий запах становится сильнее. Сейчас же… Он будто душил.

Вечер. Тоскливо озираюсь – не мелькнет ли где рыжий хвост. Идти домой? Невозможно… Немыслимо! Пойду в госпиталь – проведать подопечных. Так пройдет еще пара часов, и, может быть, Чуф объявится.

За мною числились две палаты. Дежурств по госпиталю у целителей как таковых не было. Если была необходимость в специалисте, администратор вызывал того – чья по очереди была ночь. Если было что-то массовое, целителей вызывали, используя тот или иной код. Красный код – угроза эпидемии. Как в случае с изумрудными клещами. Тогда поднимали всех. Оставляли в госпиталях и больницах минимум специалистов, остальных – на ликвидацию чрезвычайной ситуации.

Я вошла в здание. Тишина. Покой. Дети выздоравливали, новых поступивших – не было.

Проведала двух братьев, которых еще три дня назад вытаскивали вместе с миледи Бартон. Одному двенадцать, другому – девять. В последние дни каникул мальчики отправились в горы. Упали в расщелину. Военные искали двое суток. Нашли. Доставили к нам. Обезвоживание. Многочисленные переломы.

Никогда не забуду глаза их матери. Глаза, полные счастья. Женщина осознавала, что детей нашли. Верила, что их вылечат. Сколько же мужества нужно иметь, чтобы взять себя в руки, довериться профессионалам. Не показывать свой страх. Не стенать, не голосить, не выть в голос. Она лишь искренне благодарила всех. За то, что нашли. За то, что лечат. Побольше бы таких родителей…

– Лежать будете столько, сколько потребуется, – строго ответила я на жалобы сорванцов. – А попробуете встать раньше времени, приставлю надзирателя!

– Ладно-ладно, – примирительно поднял руки старший. – А когда будет можно?

– Когда мне состояние твоего позвоночника понравится!

Домой пришла поздно. Чуф уже спала, свернувшись калачиком на ковре у камина. И я пошла спать. Заснуть и проснуться. Пережить еще одну ночь. Ночь без него…

С утра в пятницу было всего две пары, и я решила прогуляться по городу. Прогулки по Роттервику – еще один способ убить время. Я понимала, что не живу, а жду, когда он вернется. Понимала что это, наверное, не правильно. Но ничего не могла поделать. У меня не было опыта. Я еще даже не знала толком, что такое быть вместе с любимым, а уже училась быть врозь…