Шрифт:
Петюшке Вихорному только наступил семнадцатый год, но он уже управлял за большака в доме и считался хозяином по всей деревне. Он ходил на сходку и хотя голоса там не подавал, но его принимали в счет и с его дома не брали штрафа.
Отец Петюшки смолоду жил в Питере, бывал дома редко, потом и совсем заболтался там, лет пять уже про него и слуху не было: паспорта из деревни он не брал и никакой вести о себе не давал.
Детей у матери Петюшки было еще две дочери: одна старше Петюшки, другая -- моложе. Вчетвером они и жили.
Петюшка второй год уже пахал с старшей сестрой и справлял другие мужицкие работы: городил плетни, рубил дрова, в покос отбивал
Он читал так много и усердно, что все книжки, какие были у них в Редькиной, а также и в школе в их селе, чуть не наизусть знал: за последний год он добрался уже до книг, какие были у учителя, и глотал их одну за другой.
Читал он про себя, втихомолку, но многое рассказывал товарищам и своим семейным; иной раз сядут они обедать, Петюшка и заговорит:
"А что вы думаете, что больше -- месяц или звезды?"
Сестры прежде насмешливо встречали такие обращения братишки, иногда они сами на это задавали какой-нибудь смешной вопрос, вроде того:
"А у тебя что больше -- нос или голова?"
"Глупые!..
– - заворчит Петюшка.
– - Дело говорят, а им смехи да пересмехи!"
"Какое же это дело, -- скажут девки.
– - Известно, месяц больше, разве слепой этого не видит".
"А вон и нет, звезды больше".
И он начнет им рассказывать, что такое месяц, что звезды, какой вид имеет земля, как она вертится. Иногда они просидят за столом часа полтора. Мать в рабочее время сердилась на это, бранилась, но в свободное и сама охотно слушала и только приговаривала, вздыхая:
"Чудны дела!"
И зимою, по вечерам, часто Вихорные засиживались чуть не до петухов и в будни и в праздники, то слушая; что говорит Петюшка, то -- что читает он. Девки много запомнили уж наизусть и стихов и рассказов. Они знали и про "Золотую рыбку", и про "Кавказского пленника", и многое другое и часто рассказывали это подругам. Мать тоже многое, прежде непонятное ей, теперь стала понимать. Она понимала, отчего бывает гроза, почему меняются день и ночь, зима и лето. И все в семье любили Петюшку, уважали, гордились им и хвастались при случае.
Петюшку очень радовало, что семейные слушают его и иногда сами спрашивают его о чем-нибудь, а когда они понимали что-нибудь малопонятное, то радости его не было пределов. Радовался Петюшка, и сам не зная чему. Если бы его спросить: чему тут радоваться, когда узнаешь, почему железо от тепла расширяется, а от холода сжимается, а вода, замерзнув, делается легче, то он не мог бы объяснить. Что тут такое, отчего бы могло чаще биться сердце? Но он, если узнавал что-нибудь ранее ему неизвестное, чувствовал, что сердце у него бьется сильнее и все на свете ему кажется милее, точно он какую дорогую находку нашел. То же он испытывал, когда и другие понимали что-нибудь, как следует, прежде им не понятное. И поэтому ему часто хотелось, чтобы все узнали, что звезды -- солнца, что было время, когда на том месте, где стоит их Редькино, где раскинулись поля и луга, где вздымается верхушками зеленый лес, было морское дно. И пробовал было он разговаривать об этом с товарищами и со взрослыми, но товарищам такие разговоры казались скучными, а взрослым -- может быть, потому, что Петюшка заводил их всегда взволнованным голосом, запинаясь, размахивая руками, -- они казались смешными, и у него из этих разговоров долго ничего не выходило. Неудача втянуть других в то, что Петюшка находил самым хорошим и самым интересным, очень огорчало его. Иногда ему очень тоскливо делалось, когда он вздумает рассказать что-нибудь новенькое, только что им узнанное, а к нему отнесутся или равнодушно, или с насмешкой, он и на людей сердится, а немного спустя, когда обойдется сердце, на себя досада берет. "Знать, я не умею так, говорить, чтобы затянуть всякого". И он долго раздумывал о том, как бы хорошо было, если бы он умел складно и завлекательно говорить, вон как учитель говорит: тогда бы, верно, его больше слушали и больше понимали то, что ему так хотелось сообщить другим.
У учителя нашлась такая книга, каких Петюшка раньше не встречал. В ней много говорилось о том, откуда взялись у простых людей многие обычаи, обряды, поверья. Там говорилось, что все это перешло к теперешним людям от предков-язычников. Язычники верили в ту силу, которая грозила им, могла или облагодетельствовать, или уничтожить их благополучие; например, гроза могла наполнить влагой их поля и луга или спалить их жилища и самих перебить, поэтому они поклонялись и солнцу и огню. Эти силы казались им божественными, и они всячески чтили их, приносили им жертвы. Кроме этого, они думали, что и в воде есть свой бог и в лесу. И потом еще, в случае какой неудачи, прибегали к прежним богам, разыскивали жрецов-кудесников; те, потеряв уже власть над людьми, старались как-нибудь восстановить ее и охотно принимали к себе приходящих, брались помогать всяким невзгодам их и рассказывали всякие небылицы про свое могущество. Недалекие люди верили им, вера эта пережила много веков, и преемники языческих жрецов -- колдуны, ведуны и знахари -- попадаются до сих пор и продолжают еще обманывать темных людей.
Кроме этого, Петюшка узнал многое другое из этой книги и ясно понял, что языческой темноты и сейчас еще много в их жизни, и темноты такой вредной, что люди, поддерживая ее, думают, что они этим служат добру. Теперешние свадебные пирушки, боязнь необъяснимого для них и многое другое -- разве это не следы еще язычества? Когда Петюшка уразумел все это, то он дал себе слово, что при каждом случае будет стараться открывать правду и встречному и поперечному, и при каждом случае он действительно старался говорить, что знает, каждому, кто с ним сталкивался в ночном ли, в избе ли у товарища; но его одним ухом слушали, а в другое вылетало, что он говорил, и больше подтрунивали над ним.
"Мели, Емеля, нонче твоя неделя", -- говорили ему.
"Зачитаешься ты своих книжек-то -- скоро на стену полезешь".
"А то с ума сойдешь, на людей кидаться станешь".
Петюшке очень горько было видеть к себе такое отношение и слышать такие речи; но он не падал духом -- он думал, что когда-нибудь должны же разобрать люди, что он говорит не пустяки, когда-нибудь выпадет случай, что люди будут понимать, что он говорит правду, и будут верить ему.
И вот такой случай скоро подошел.
Кончился уже покос, стоял июльский жаркий день. В Редькиной давно уже пришли с лугов, высушили сено вчерашней косьбы, убрали и привезли сегодняшнее кошеное; сложив с возов свежее сено, бабы и ребятишки принялись укладывать его в копны. Работа кипела живо, несмотря на то что сегодняшний день им немало пришлось поработать. Бабы точно и не чувствовали этого, а весело поворачивались, то и дело поглядывая за сараи, где на длинных, но узких полосах желтела зрелая рожь, к которой они должны были скоро идти с острыми серпами. Мужики в это время, собравшись большою толпою среди улицы, толковали, когда и кому зажинать. Одни говорили, что нужно сегодня, другие -- до завтра отложить.