Прощаясь с нами, муза Пастернакароман свой прошептала, простонала.Январь 2012
Маяковский В. В.
1
Разгваздал о скалы любви ладью.Морей было мало ему, мало космоса.Порой не люблю его, но не люблювсех сразу, не любящих Маяковского.15 мая 2012
2
После прочтения второго нецензурованного трехтомника с дневниковыми записями Корнея Чуковского.
Когда у Корнея сграбастали дочь,в двадцать седьмом, и бросили в камеру,как мог Маяковский ему не помочьи слезную просьбу выслушал каменно?И что же такое случилось-то с ним,на что он срывал свою злость и обиду,когда прорычал, что сослал бы в Нарымеще не седую Чуковскую Лиду?Он выстрелил в сердце. Прости его Бог.Цветаева и Гумилев его не покарали.Он все-таки выстрелом этим помогвсе нам, небезвинным, принять от него покаянье.20 мая 2012
Солженицын А. И.
ГУЛАГ как рана, что не заживитсязабвеньем. Не дозволит Солженицын.Январь 2012
Окуджава Б. Ш.
Поэзия Булата Окуджавыне угождала нам. Освобождала.Январь 2012
Галич А. А.
Врагов искали мы опять для «галочки», —они нам были оченно нужны,и выдавили песни Саши Галичапо плану дезинфекции страны.
23 марта 2012 года. Владимир Высоцкий
Cреди всех литвысокоблагородийодин поэт останется Володей.Февраль, 2012
Александр Аронов
Особую струну на лире тронув,ушел тишайше Сашенька Аронов,но может она снова шевельнуться,шепнув:«Остановиться, оглянуться…»
Евгений Евтушенко
Мир изменить хотел, но мир и сам с усам,и я ему назло не изменился сам.Март 2012
Венок Мандельштаму
Он ТАМ был здесь, и здесь – он Там.
Он всеприсутствен – Мандельштам.
О скромности
Когда один гений, повизгивая,плакался Мандельштаму,что не печатают, изверги,он рассердился, как штампу.Чуткий Осип Эмильевич,как отмечают летописи,с гением не умильнильничал,ну а спустил его с лестницыи, кипятясь неспроста,вслед запустил перчатками:«А Иисуса Христапечатали?»Он бы домой принесСразу собрание полное,но не учел Хриcтосправку товарища Понтия.Я потихоньку расту.Печатаюсь — что мне печалиться!Но Иисусу Христутоже хотелось печататься.Автор десятка книжек,не задираю нос,ибо морально ниже,чем Иисус Христос.1968
Цирк на кладбище
Там, где Черная Речка впадает в лагерь «Вторая речка»,тело Осипа Мандельштамане скажет уже ни словечка.Он теперь не попробует снова душистого «Асти Спуманте»,говоривший про жизнь и про смерть с Хо Ши Мином, Сталиным, Данте.А воронежский цирк, словно кремовый торт,будто он из кондитерской Сталина сперт,был решеньем обкомовским нелюдскимздесь воздвигнут над кладбищем городским,И, смахнув и кресты, и надгробья при помощи разных махин,парк разбили поверх оскорбленных могил.Говорят, что под клумбой могила одна,до сих пор безымянных убитых полна —им в затылках оставили пулитолько дырочки-крохотули.Под цветами здесь яма.В ней – душа Мандельштама,и цветами восходит она.А ночами бессонница мучает цирк,и взвивается визг обезьян, лошадиный разносился фырк,и затравленно мечется какаду,как в аду,и рычат, трюковать не желая на кладбище, львы,слыша стоны покойников из-под травы.Неужели, забыв свою гордость и честь,цирк на кладбище — это Россия и есть?
Мандельштам и Дзержинский
Не Маяковский с пароходным рыком,не Пастернак в кокетливо-великомкамланьи соловья из Соловков,а Мандельштам с таким ребячьим взбрыком,в смешном бесстрашьи, петушино-диком,узнав рябого урку по уликам,на морду, притворившуюся ликом,клеймо поставил на века веков.Но до тридцатых началась та драма.Был Блюмкин знаменитей Мандельштама.Эсер-чекист в церквях, кафешантанахвытаскивал он маузер легко.Ах, знала бы «Бродячая собака»,что от ее хмельного полумракадо мерзлых нар колымского баракаписателям не так уж далеко.Пил Блюмкин, оттирая водкой крагиот крови трупов, сброшенных в овраги,а рядом – с рюмкой плохонькой малагистихи царапал, словно на колу,поэт в припадке страха и отвагии доверял подследственной бумагето, что нельзя доверить никому.Все умники, набив пайками сумки,прикинулись тогда, что недоумки,а он ушел в опасные задумки,не думать отказавшись наотрез.Трусливо на столах дрожали рюмки,когда хвастливо тряс убийца Блюмкинпустыми ордерами на арест.Не те, что красовались в портупеях,Надеясь на бессмертье в эпопеях,А Мандельштам, витавший в эмпиреях,Всегда ходивший в чудиках-евреяхИ вообще ходивший налегке,спасая совесть – глупую гордячку,почти впадая в белую горячку,вскочил и вырвал чьих-то жизней пачку,зажатую в чекистском кулаке.Размахивая маузером, Блюмкинпогнался, будто Мандельштам был юнкериз недобитков Зимнего дворца.А тот, пока у ямы не раздели,бежал и рвал аресты и расстрелы,бежал от неизбежного конца.Дзержинский был непоправимо мрачени посещеньем странным озадачен.«Юродивый» – был вывод однозначен,когда небрит, взъерошен и невзраченв ЧК защиты попросил поэт.«Неужто чист? Ведь и в ЧК нечисто…Все слиплось – и поэты, и чекисты.В ЧК когда-то шли идеалистыили мерзавцы… Первых больше нет…»И Мандельштама он спросил, терзаясь:«Возможен ли идеалист-мерзавец?»«Еще и как! – воскликнул Мандельштами засмеялся: – Бросьте вашу зависть,Я муками не меньше угрызаюсь.Идеалист-мерзавец я и сам…»Железный Феликс возвратился к делуи буркнул в трубку: «Блюмкина – к расстрелу».«О, только не расстрел… – вскричал поэт… —Ему бы посидеть, хотя б немного,тогда, быть может, вспомнит он про Бога.Стрелялку бы отнять – вот мой совет…»Поэт вертелся на чекистском стуле,как будто уклонялся он от пули:«Скажите, а бывает иногдачто вы… вы отпускаете невинных?»Вопросов столь прямых и столь наивныхне ждал Дзержинский. Был ответ наигран:«Ну, это дело не мое – суда…»На этот раз был Мандельштам отпущен.«Он идиот. Он Мышкин, а не Пушкин…» —подумал председатель ВЧК.Мерзавцем сам себя назвал. Не выдалмне Блюмкина. Сам ищет свою гибель.Настолько беззащитных я не видел,но этим он и защищен… пока…»И, выйдя из чекистского палаццо,шумнее карнавального паяца,стал Мандельштам отчаянно смеяться,лишь чудом ускользнув из рук того,кто всю Россию приучил бояться,а сам боялся сердца своего.Разорвалось. Не вынесло всего.В России все виновны без презумпций.Исполнивший обязанность безумства,не позабыв там, в мерзлоте, разуться,прижался Мандельштам к другим ЗК,и, созерцая воровство и пьянки,беспомощный Дзержинский на Лубянкеокаменел, да вот не на века.Что уцелело? Блюмкинские бланки,но их теперь в расчетливой подлянкеподписывает шепот – не рука.Все профессиональные героитеряют обаянье роковое.Немыслим профессионал-пророк.Бессмертны лишь герои-дилетанты,неловкие с эпохой дуэлянты,не знающие, как нажать курок.Гранитных статуй не глодают черви,но не защищены они от черни,и шествует возмездье по пятам,и, свеженький, из мерзлоты, с морозцарвет приговоры чьи-то и смеетсямучительно смешливый Мандельштам.1—29 ноября 1998
Брезгливость гения
Кто в двадцатом столетиивсех поэтов поэтее?Кто глодал ртом беззубымжмых, подаренный лагерным лесорубом,как парижский каштан,и вплетал то Петрарку, то Лоркув уголовную скороговорку?Доходяга смешной Мандельштам.Речи о мировой справедливостина трибунах не произносил,просто корчился от брезгливости,ибо вынести не было силуголовника, жирным пальчищемкниг страницы в гостях только пачкающим,ногтем, дурно от крови пахнущим,рассекавшего их, что есть сил.Выше мнимой свободы личности,трепотни ни о чем и вообщеотвращенье к негигиеничности,если трупы кусками в борще.На крови разводили красивости,но для нашей и каждой странынет политики чище брезгливостик пальцам тем, что, как черви, жирны.Слишком шумно махали мы флагами,чтобы стоны из мерзлотыне тревожили мыслью о лагерелжеспасительной глухоты.Но, как будто под кожу зашитое,завещанье, рожденное там,стали ваши стихи нам защитою,чтоб мы стали не тупо счастливее,а немножечко побрезгливее.2011
Надежда Яковлевна
В литературе недолюбливают яканье.Но как нам повезло, Надежда Яковлевна,что вы спасли, эпоху раскроя,свое чуть злое, неуступчивое «я».Как хорошо,что с кошкой царапучейего когда-то познакомил случай.Счастливец! Не достался милым кисам.Он не написан Вами, а дописан.Соавтором его, его женойВы стали. Вам бы памятник двойной.2011
Тосканские холмы
Меня, конечно, радостью покачивало,когда в какой-то очень давний годя получал в Тоскане премию Боккаччио,но ощутил — вина меня гнетет. Не проступили на руках ожоги, но понимал я, что беру чужое, Я сбился вдруг. Меня все подождали, и я заговорил о Мандельштаме.Ведь нечто видел он поверх голов, нас, еще агнцев, на плечах таская, «от молодых воронежских холмов к всечеловеческим, яснеющим в Тоскане».И на такой ли все мы высоте,проигрывая с бескультурьем войны,и получаем премии все те,которых лишь погибшие достойны?
