Жизнелюбие наше от боли —ничего нет дороже ее,и от страшного минного полятам, где, съежась, ползло ребятье.Все жестокое, лживое, злое,и все трупы на шаре земном,неповинной в убийствах землеюмы для ясности не замнем.Жизнелюбие наше от гнева,и без водки мы навеселе,и чего не дождемся от неба,мы добьемся того на земле.Жизнелюбие наше от жаждывидеть будущие таким,что, когда свою душу отдашь ты,оно будет посмертно твоим.Мы – трагические жизнелюбыи любовь нам не только кровать.Мы в ее материнские губысмерть не струсим поцеловать.2011
Гнев земли
Ha шарике земном, так пожилом,что поздно нам чьего-то ждать пришествья,без всепрощенчества, без непрощенствану, неужели мы не проживем?Ах, до чего мы тучи довели,что не дождем становятся, а пеплом,и в мирозданьи нашем неокрепломвулканов лава – это гнев земли.Ну что же, человечество, плати!И не поймешь, чей мстительный посланец,взорвавшийся молчун – вулкан-исландец,став Лакснессом кипящим во плоти.А сколько в каждом прячется грехов,но мы вулканны в гневе только к ближним,и в обвиненьи радостно облыжномвзрываемся, а каждый сам таков.Земля, грехи, как матерь, отпусти,ты смой их все в купели всекрещенства,Нас отучи от злобы непрощенстваи нас без всепрощенчества прости.2011–2012
Нет в истории точки
Машеньке
Не словами – глазами меня пристыдила,догадавшись, что я примирился со смертью почти,и глазами ты к жизни меня присудила,будто выдернув из крематорийной, нежно запевшей печи.Смерть, когда ей сдаемся, — предательство нами любимых,и предательство нами детей, в ком от предков неведомых нить.Позволительно думать о смерти. как лишь об одной из слабинок,той, которую сможем когда-нибудь и отменить.Ощущаю губами, как жилка на горле пульсирует нежно под кожею,и щекочет щекою пушок золотой-золотой.Нет в истории точки, а лишь запятая, похожаяна девической шее твоей заблудившийся завиток.2011
«Я мир не делю на талантливых или бездарных…»
Я мир не делю на талантливых или бездарных,а на благодарных и неблагодарных.Лишь с чувством жизни, как драгоценности,душа остается и в драках в целости.29 апреля 2012
«Я всегда от тебя поблизости…»
Я всегда от тебя поблизости,даже если ты далеко.Я всегда на тебя облизываюсь,как на снящееся молоко.1 мая 2012
Прогулки рук
Прогулки рук твоих по мне и по тебе моихслились в полночной тишине, как шелесты молитв.И чувственность подушечек на пальцах у тебя,как пристально подумаешь, — по-колдовски темна.И обезвешиваются невидимые поклажи моии на плечах моих грузчицких и на спинеот что-то внушающего поглаживания,не разрешающего исчезнуть мне.2 мая 2012
Серебряная свадьба
Марии Владимировне Евтушенко
(к 31 января 2011)
Я тебе постареть не позволю.Заколдую тебя навсегда.Соберу свою силу и волю,чтобы вечно была молода.Оба – выкормыши Атлантиды,в ней нашедшие счастье свое,мы ей злобой не отплатили,а оплакали вместе ее.Я достался тебе, весь изранен,до собрания лучших стихов,тяжеленнейшим полным собраньеммоих нежно любимых грехов.И уж если подряд из былоговспомнить все, что, как было в судьбе,был я в юности избаловансверхвниманием КГБ.Я, романтик доверчиво детский,за советскую власть был горой.До того я был парень советский,что и антисоветский порой.Сорвалась у тех дядей вербовка.Растерялись родимые, злясь.Я ответил: «Мне будет неловкопочему-то скрывать нашу связь.Я в тимуровских вырос традициях.Я идеям служу – не рублю.Нашей связью я буду гордитьсятак, что всюду о ней раструблю!»И поняв, что в объятья не лезу,ускользнув из их рук не впервой,распустили злорадную дезу,ту, что я у них вроде бы свой.К счастью, Маша, провинциалка,двадцати трех тогда еще лет,с первых дней хорошо проницалапеределкинский высший свет.И тогда, ныне тихий покойник,ей, отнюдь не краснея, приврал:«А вы знаете, муж ваш – полковник,а быть может, и генерал…»Но ответила ему Маша,твердо, будто бы ставя печать;«Я надеялась, что он маршал…Ну зачем же меня огорчать».Так прошла она вместе со мною,отшибая всю ложь между дел,сквозь советскую паранойюи сегодняшний беспредел.Так внутри исторической драмыты мне стала второю душой,не впустив меня в мелкие дракии не струсив ни разу – в большой.Не поддавшись всем скользким обманам,как жена моя, матерь и дочь,обнимала карельским туманом,словно белая нежная ночь.Было долгим счастливолетье.Был однажды и горький урок.Но спасительно встали дети —стражи-ангелы поперек.Мы живем, упоительно ссорясь,ибо миримся все равно.Я не знаю, где ты и где совесть,Ведь, по-моему, это одно.Как прекрасно стареть, не старея.Что за выдумка: «Годы не те…»!Я оставлю тебя на столетья,словно Саскию на холсте.Пустозвоны, нас всех допекли вытем, что так искушняете мир,в грудь бия, театрально крикливы:«Я умру за Россию» и пр.Маша, будешь ты вечно красивой —я не зря себе выбрал жену!Ты ведь стала моей Россией,за которую я живу!16 декабря 2011
Пять мушкетеров
На дневной серебряной свадьбе,в скромном домике, а не в усадьбе,в Оклахомьи, в городе Талса,где ковбойский характер остался,где жених, то есть я, был в гипсе,будто дрался со мной Мэл Гибсон.Потрясла меня теща ГаннаНиколаевна с трезвых глаз:«Ну, за пять мушкетеров – за нас!» —и шампанского полстаканаопрокинула лихо враз.Видно, Миша Боярский с экранаэтот тост подсказал ей сейчас.Ее внуки – два Гулливерарядом, словно со стрекозой,возвышались, как ее верав жизнь счастливую, чуть со слезой,в наш советский родной мезозой.тот, что пахнул махрой и кирзой.В Ганне были и честь и упорство,женско-русское мушкетерство.Как под боком у капиталапо-советски она воспиталасвоих внуков, ими горда,так, что елочная звездапо-кремлевски сияла всегда!И когда я страдал, чуть не воя,то она медсестрой фронтовоюменя выходила, обезноженного,на мои недостатки помноженного.Наши гости приехали gentlyне на «хаммерах», не на «бентли»,«Антилопа» — зверь Джеймса Бахмана, —распадаясь на части, бабахнула,но когда он получит «Нобеля»,то прибудет на звездомобиле.Этот праздник был импровизура.Была местная профессура,что за пояс ньюйоркцев заткнет,и провост Роджер Блэйз, для примера,прочитал по-французски Бодлерасразу – физик и полиглот.И сказал Боб Дональсон — чероки,президент, пригласивший меня;«Лет пятнадцать ты учишь в Америке,а я думал – не стерпишь и дня».Почему-то а little bit was tristемой начальник — Ларс Энгл, шекспирист, —словно есть в нем и сердце второеот шекспировского героя,от какого, еще не пойму,но приросшее тайно к нему.Был декан of the arts Benedictson —как сумел он за столько летна меня никогда не сердиться,за тот факт, что я слишком поэт.Был пилот-акробат Джо Воллслейер,кто однажды над миром возреявна невидимых стременах,так и реет в ковбойских штанах.Мой студент, он как будто в нирванупогружался и в русский язык,и влюбился в Каренину Анну,и к обычаям нашим привык.И так чувства его распирали,что, сломав пуританский засов,руку поцеловал аспиранткевыше, чем ремешок от часов.Он, размашистый парень прекрасный,за ковбойско-дворянственный стильбыл наказан, как за harassment,и растерт феминистками в пыль.Но как феникс воскрес он из пыли,и спасла его Мэри-жена.Они оба в гостях у нас были.Жаль, что Мэри теперь одна.Был и нейрохирург Франк Летчер.Он поэзией с музыкой лечитсам себя и других, кто к ним глух,ведь целебен воспитанный слух.А жена его — украинка.В ней есть гоголевская кровинкаот его обольстительных ведьмочек,кто любой хозяйственный веничекпревратить могут лихо в метлуи лететь во беззвездную мглу.Муж учительши русского — Лены —раскаленный эстонец Янплакал об СССР сокровенно,хотя не был ни чуточки пьян.Подмигнула мне башня Эйфеля,чтобы дальше писал и не дрейфил я,Вновь ко мне, сохранив мою простенькуювырезку со стишком «На мосту»,сенегалец летел по мостику,«Эвтученко!» крича на лету.И пьянчужка в Петрозаводске,оклемавшись в канаве опятьи поняв, что во мне отзовется,вылез, начал на память читать;«Меняю славу на бесславье,ну а в президиуме стулна место теплое в канаве,где хорошенько бы заснул».На планете — на родине всейной,ощущал, не забыв никого,я, счастливый поэт всесемейныйчеловечества моего.Пока дети мыли посуду,был я сразу и здесь, и повсюду.Указивки давала Маша,словно общая мама наша.Нас осталось пятеро снова.но мы тоже – планеты основа.И у каждого есть свой норов,но мы все-таки пять мушкетеров.И все пятеро похорошели,как на завтраке в Ла-Рошели!2—6 января 2012
Spooning
Я, ей-Богу же, не распутник,враг в любви не границ – берегов.Но в английском есть слово «spooning»,ложка в ложке – его перевод.Если двое, впритирку лежа,отдыхают после любви,это вправду как ложка в ложке,а иначе – пойди, назови.Что за прелесть, когда мы двоетесно ляжем вдвоем на бочок,как одно существо живое,и все беды тогда нипочем.Так спасибочко, милый «English».Сласть – друг в дружку точнехонько лечь,как укладываются в стихи лишьстрочки Пушкина в русскую речь.Январь 2012
«Ты всегда мной будешь недоволен…»
Мите
«Ты всегда мной будешь недоволен», —мне сказал мой самый младший сын.Как недопоэт и недовоин,я порой в тоске, когда один.Видно, я какой-то недовитязь.Жизнь, меня ты слишком не обидьтем, что меня мало ненавидятили не пытаются убить.Я люблю волос твоих гущищу,будто бы они – Шервудский лес.Рад, что не подвержен ты гашишуи другим подарочкам небес.Даже я люблю твою неловкостьсреди стольких ранних ловкачей.С девочками, и с отцом нелегкость,и нелегкость для пустых речей.Как-то раз такие выдал строчкичто я ахнул – мама, посмотри!Если есть и строчки-одиночки,тыщи строчек прячутся внутри.Больше открывайся счастью, боюи себе, как лучшему врачу.Не хочу довольным быть тобою.Я тебе завидовать хочу.2 января 2011
«Моими друзьями с детства не были держиморды…»
A teaspoon of silence
Two spirals swirling, melting into a cup
A teaspoon of sugar
And all that is —
All that is well —
The result will always remain a mystery
Even to the creator of the recipe.
Dmitry Yevtushenko, Mystery Recipe
Моими друзьями с детства не были держиморды,а Буратино, Тиль Уленшпигель, и Сирано, Дон Кихот.А у младшего сына — корова тряпичная и диджимоныи отмалчиванье — самый тонкий и вежливый ход.Но было его тряпичной коровы немое мычаньекрасноречивее, чем, например, Монтень,а его сокровеннейшее молчаньеразговорчивей, чем его тень, наводимая на плетень…И когда он совсем от ответов ускальзывал,даже в этом была беззащитная нагота,даже этим, захлебываясь, он рассказывалто, что я не сумею понять никогда…29 апреля 2012