Щедрый дар

Щедрый дар

1

Извилистая горная тропа сегодня от души поиздевалась над моими многострадальными ногами, да и не только над ними. Я уж не раз проклинал себя за глупую доверчивость, а пожилого горбатого пастуха козьего стада за излишние познания здешней горной местности. Это ведь пастух сбил меня рано утром с торного пути.

– Ты молодой, – прохрипел седобородый старец. – Тебе по горной тропе идти надо. Я в твои годы только так и ходил. Ближе и не скучно.

Вот уж то, что не скучно мне будет по ближнему пути идти, так здесь старик меня точно не обманул. Эта подлая тропа почти каждую минуту подкидывала мне различные каверзы: то завал

из острых камней, то поросший мхом валун, высотой аж по грудь, а то провал, глубиной по то же самое место. А скоро на помощь извилистой мучительнице подоспело жаркое солнце, и теперь они стали терзать меня вместе. Но я терпел. Скажу без ложной скромности, что терпение – это самое выдающееся достоинство нашей семьи и его у меня всегда было в избытке. Я мог вытерпеть все, что подготовили гнусные каверзники моему телу. Но им тела показалось мало, и они стали покушаться на имущество. Перелезая через очередной валун, я наткнулся ногой на острый обломок скалы и порвал правый сапог. К любому другому ущербу в своей амуниции я бы отнесся философски, но сапоги…. Это был подарок отца. Когда я отправлялся в услужение к господину Дю Парк и уже почти переступил отчий порог навстречу новой жизни, отец вдруг ухватился за подол моей куртки. Он ловко оттащил меня от порога и поспешно снял с себя сапоги.

– Вот, – сказал мой родитель, смахивая с седой щетинистой щеки скупую слезу, – эти сапоги, пусть и не долго, но верно служили мне. А теперь для них настал черед сменить хозяина и послужить тебе, сын мой. Это самый щедрый дар, какой я могу преподнести тебе на прощание. При такой голове как у тебя, должны быть крепкие ноги, а на крепких ногах хорошие сапоги. И вот тебе мой родительский наказ: меньше думай, а больше передвигайся, и тогда, может быть, птица удачи коснется тебя своим крылом. А может быть, и нет… А теперь иди, пусть Святая Дева Мария не оставит без участия твою новую жизнь и самое главное – не забывай каждый вечер смазывать сапоги свиным салом.

Я уже второй год свято чту наказ отца, отдавая ежемесячно по два су повару Жану, имевшему беспрепятственный доступ к погребу, где всегда хранятся в достатке свиные туши. Не было еще такого вечера, чтобы сапоги не почувствовали моей нежной, и можно сказать, братской заботы. Почему братской? Да потому что добытое у Жана сало я всегда делил между собой и ними, именно по-братски. Честно делил, как и полагается старшему брату в нашей семье. И, наверное, за мою верность отцовскому завету да братскую любовь к обуви, богиня Фортуна, пусть и не одарила меня звонкой монетой из рога изобилия, но колесом своим слегка на мою судьбу накатила.

Где-то полгода назад удача, хотя и нехотя, а все-таки показала мне часть своего загадочного крыла. А случилось это после того, как кузен моей матушки – дядюшка Николя, протирая порог графской гостиной, споткнулся и сломал себе ногу. Ущерб в дядюшкином здоровье очень огорчил меня. Я люблю дядю Николя. Это ведь только по его протекции я был удостоен чести убираться в графской конюшне, а после своего увечья, дядя велел мне исполнять вместо него обязанности по поддержанию порядка в коридорах поместья славного рода Дю Парк. И именно в этих коридорах впервые услышал я легкое поскрипывание колеса щедрой Фортуны.

Впервые оно скрипнуло, когда граф где-то потерял свою любимую табакерку. Пока все чесали затылки, размышляя, где это могло произойти, я бегал по коридорам. Бегал долго, но пропажу нашел. Однако этого моего первого подвига никто не заметил. Но такое невнимание было для меня вовсе не огорчительным, потому как второй подвиг не заставил себя долго ждать. Граф был очень рассеян, а я скор на ногу. Правда, прежде чем мои достижения заметил граф, а за ним и все остальные, мне, как и славному Геркулесу, пришлось совершить ровно двенадцать подвигов. И вот после двенадцатой находки я почувствовал сладостный вкус, приятно кружащего голову вина славы. Кстати, тем, кто не знает, скажу, что у этого приятного вкуса часто встречается и на редкость горьковатый привкус. Вот именно из-за него, из-за этого привкуса, проклятый скальный обломок и порвал драгоценный отцовский дар. Но обо всем по порядку.

Дядя Николя был весьма почитаем в нашей семье не только за то высокое положение в обществе, которого он добился упорным трудом на холодных гранитных плитах графского жилища, но и за великую ученость. Об этой учености из уст матушки я слышал много разнообразных семейных преданий, но то, что узрел своими глазами, этим преданиям ни в какие подметки не годилось. Дядюшка расставался с книгой, только во время исполнения своих обязанностей по коридору да в сладостных объятиях Морфея, а когда злой порог искалечил его ногу, тогда уж он не выпускал источника знаний из своих рук вообще. Даже во сне он всегда прижимал к худой груди пухлую книгу о приключениях древних олимпийских героев. Проживая рядом с таким человеком, никак нельзя увернуться от огромного потока разнообразных премудростей. Не смог уберечься от него и я. Этот поток был до того силен, что даже в моей крепкой голове произошли некоторые перемены. Я всё чаще стал, вопреки наставлениям своего отца, думать. И как я не сопротивлялся, стараясь обуздать сей порок, ничего из этого не вышло.

Позавчера вечером дядюшка, отложив в сторону богов, читал вслух мудрые мысли какого-то философа. Мыслей было на редкость много, но в паутине моего разума застряла только одна. Я никак не мог выгнать из своей головы размышления философа о том, что ничего не делается на этом свете без причины, а если что-то и делается без оной, то это только от скудности человеческого разума не разглядевшего её. Понять подобную ученое изречение я не мог всю ночь и первую половину следующего дня, которую провел в упорном труде в графских коридорах. Не прекратил я размышлений и на заслуженном отдыхе, лежа на стогу сена и любуясь издалека статной фигурой молочницы Лауры. Вот здесь меня вдруг и осенило. Вернее, прежде чем осенило, к Лауре подошел отставной солдат Жуль. Но, конечно же, не само появление солдата взбудоражило утомленное долгими размышлениями сознание. Конечно же, нет! Ключом к решению философской загадки послужили руки солдата. Даже и не руки, а рука, хлопнувшая Лауру по выдающемуся и интересному месту.

“Вот она философия, – лихорадочно думал я, видя, как Жуль хлопает Лауру ниже спины. – Вот она причина, которая вызывает действие!”

Действием я в ту минуту называл выход в предрассветной мгле из двери комнаты Лауры (которая была как раз напротив двери дядюшки Николя) мужчины. Я, часто подавляя завистливый вздох, нередко и сам видел эти выходы. Видел и завидовал. Мне нравилась Лаура, а потому я тоже страстно желал когда-нибудь вот так же выйти из её двери навстречу туманному утру. Каждый день, укрывшись в сенном стоге, я смотрел на румяную молочницу и мечтал.

Теперь я знаю причину, по которой мои мечты завтра должны воплотиться в реальность! – громко воскликнул я, твердо решив сразу после обеда на следующий день подойти к Лауре и сотворить с ней ту же самую причину, которую только что сотворил солдат.

Я был уверен в успехе! Я ведь давно замечал, что стоит только какому-нибудь мужчине похлопать молочницу пониже спины, и он утром обязательно выходил из её дверей. Лишь слабое знание философских законов не позволяло раньше прочно связать действие и причину. Но теперь я знал всё!