Щегол
Шрифт:
Но я покачал головой. Я не мог облечь свои ощущения в слова, но то было какое-то глубокое, нутряное чувство, которым тогда, в музее, уже очень давно, обменялись мы с Велти.
— Да шучу. Ну — типа того. Но, в общем, правда, — он проскользил костяшками пальцев по моему рукаву, — картина твоя. Совершенно и абсолютно. Ты ее подержи у себя, полюбуйся ей, а потом уже вернешь музейщикам.
Я молчал. Я уже спрашивал себя: ну и как я собираюсь вывозить ее из страны?
— Давай, заворачивай. Валим отсюда. Потом налюбуешься. Ой, дай сюда. — Он выхватил бечевку из моих неуклюжих пальцев, пока я теребил ее, пытаясь отыскать концы. — Дай я сам завяжу, а то мы тут всю ночь просидим.
Завернув и завязав картину, Борис сунул ее под мышку, затянувшись напоследок сигаретой, подошел к дверце с водительской стороны и уже хотел было сесть в машину, как вдруг у нас
— С Рождеством!
Я обернулся. Их было трое, двое мужчин средних лет — идут вразвалочку, переваливаются с ноги на ногу с таким видом, будто одолжение нам делают, — обращались они к Борису, не ко мне, и вроде как даже рады были его видеть — а перед ними семенил, спотыкаясь, тот мальчишка-азиат. Белый халат его вовсе не был униформой поваренка, нет, на нем была какая-то асимметричная шмотка из белой шерсти, толщиной сантиметра в два; пацана трясло, а губы у него от ужаса практически посинели. Оружия при нем не было, ну или, похоже, не было, и хорошо, потому что у двоих других — здоровые мужики, вид деловой — я только и видел, что сизый металл револьверов, который поблескивал в тусклом свете люминесцентных ламп. Но даже тогда я ничего не понял — меня сбил с толку приветливый голос, я думал, они поймали мальчишку и ведут его к нам — но тут я глянул на Бориса и увидел, что он застыл и стал белым как мел.
— Прости, что придется так с тобой поступить, — сказал американец Борису, хотя сказал он это безо всякого сожаления, скорее с удовольствием. Широкие плечи, вид скучающий, мягкое серое пальто — несмотря на возраст, была в нем какая-то капризность, детская пухлость, надутая зрелость, — мягкие белые руки да мягкая менеджерская вкрадчивость.
Борис так и замер с сигаретой во рту.
— Мартин…
— Привет-привет! — тепло отозвался Мартин, пока второй мужик — седоватый блондин в бушлате, лицо рубленое, один в один — герой скандинавских саг, неторопливо подошел к Борису и, похлопав его по талии, вытащил у него пистолет и передал Мартину. Я смешался, поглядел на мальчишку в белом халате, но того как молотком по голове огрели — казалось, что он, как и я, мало что понимает в происходящем, и его все тоже совсем не радует.
— Понимаю, тебе херово, — сказал Мартин, — но! Ты прикинь, — его негромкий голос до ужаса разнился с его — точно у африканской гадюки — глазами. — Эй, мне тоже херово. Мы с Фрицем сидели в «Пимс», не собирались никуда тащиться. Погода-то дрянь, а? Где, скажите, снежное Рождество?
— Ты что здесь делаешь? — спросил Борис, он хоть и стоял совсем неподвижно, но я раньше никогда не видел, чтоб он кого-то так боялся.
— Ну а ты как думал? — Он насмешливо пожал плечами. — Хочешь знать, так я удивлен не меньше твоего. Не думал, что у Саши хватит духу в таком деле просить помощи у Хорста? Но он так обделался, что кому еще ему звонить-то? Давай-ка ее сюда, — сказал он, добродушно помахав пистолетом, и я с ужасом увидел, что он навел пистолет на Бориса, показывает дулом на войлочный сверток у него в руках. — Ну-ка. Отдай.
— Нет, — резко бросил Борис, откинув челку с глаз.
Мартин заморгал, как будто растерялся и вот-вот надуется:
— Что ты сказал?
— Нет.
— Чего? — расхохотался Мартин. — Нет? Ты издеваешься?
— Борис! Отдай им картину! — заикаясь, выкрикнул я и застыл от ужаса, потому что тот, которого звали Фриц, приставил пистолет к виску Бориса, а потом схватил его за волосы и оттянул голову назад так резко, что он застонал.
— Знаю, знаю, — тепло отозвался Мартин, бросив на меня сообщнический взгляд, мол — ох уж эти русские, совсем мозги набекрень, да? — Да ладно тебе, — сказал он Борису. — Отдавай картину.
Борис снова застонал, потому что тот, второй мужик еще сильнее дернул его за волосы — и через крышу машины бросил на меня красноречивый взгляд, который я считал так же легко, как если бы он произнес слова вслух — настойчивый, очень узнаваемый взгляд искоса, из тех времен, когда мы с ним еще воровали по магазинам: беги, Поттер, ну, пошел!
— Борис, — сказал я, помолчав, не веря, что это все происходит на самом деле, — пожалуйста, просто отдай им картину.
Но Борис только снова отчаянно застонал, потому что Фриц со всего размаха ткнул ему пистолетом под подбородок, а Мартин подошел и забрал у него картину.
— Вот и славно. Большое спасибо, — сказал он, чуть растерявшись, сунул пистолет под мышку и принялся дергать за кончики бечевки, которую Борис увязал в крохотный тугой узелок. — Ох ты! — Пальцами он двигал еле-еле, и я понял почему, когда он потянулся за картиной и я
— Так, короче, — Мартин оглянулся, словно хотел, чтоб и отсутствующие друзья посмеялись над шуткой, потом снова растерянно пожал плечами, повернулся к нам, — уж простите. Вон туда отведи их, Фриц, — сказал он, все возясь с картиной, и кивнул в сторону похожего на карцер уголка парковки, где было темнее всего, и когда Фриц, немного отвернувшись от Бориса, помахал мне пистолетом — давай, пошли, ты тоже, — я, похолодев от ужаса, понял, что Борис сразу знал, что так и будет, едва их увидел, поэтому-то он хотел, чтоб я убежал, чтоб хотя бы попытался.
Но в те полсекунды, пока Фриц махал мне пистолетом, мы все перестали глядеть на Бориса — и его сигарета вдруг взвилась снопом искр. Фриц завизжал, захлопал себя по щеке, затем, спотыкаясь, отступил назад, дергая себя за воротник — сигарета завалилась туда и жгла ему шею. В тот же миг Мартин, который стоял прямо напротив меня и возился с картиной, поднял глаза, и я так и пялился на него тупо, через крышу машины, когда услышал справа — один за другим — три хлопка, и тут мы с ним оба резко обернулись. Четвертый хлопок (я дернулся, зажмурился) — и струя теплой крови стукнула в крышу машины, ударила мне в лицо, и когда я открыл глаза, то увидел, как пятится в ужасе маленький азиатик, как проводит рукой по своему халату, а на нем, как на фартуке мясника — кровавые потеки; я гляжу туда, где была голова Бориса, а там — подсвеченная надпись BEETAALAUTOMAAT OP [75] из-под машины хлещет кровь, Борис упер локти в пол, сучит ногами, пытаясь подняться, я и не понял, ранен он или нет, но я и не думал особо и, наверное, перебежал к нему, потому что потом помню только: я как-то очутился с другой стороны машины, пытаясь как-то ему помочь, а везде кровь, Фриц — в месиво, привалился к машине, а в голове у него дыра размером с бейсбольный мяч, и тут я услышал, как Борис вскрикнул и появился Мартин — сощурившись, на рукаве кровь, шарит рукой под мышкой, пытается вытащить пистолет.
75
Оплата парковки.
Все произошло даже до того, как все произошло, меня будто перемоткой DVD выбросило на несколько минут вперед, потому что я совсем не помню, как поднял с пола пистолет, помню только, как руку тряхнуло так сильно, что ее аж вверх подбросило, и самого выстрела я, собственно, не слышал до тех пор, пока мне не ударило в руку, пока не щелкнуло по лицу вылетевшей гильзой, и тогда я выстрелил еще раз, зажмурившись от шума, и от каждого выстрела рука дергалась, потому что курок поддавался туго, с трудом, я словно тянул на себя тяжеленную дверную задвижку, в машине с треском выбило окна, Мартин вскидывает руку, вокруг разлетаются осколки небьющегося стекла и куски бетона от столбов, и я попал Мартину в плечо, мягкая серая ткань намокла, потемнела — расползается во все стороны темное пятно, от запаха пороха и оглушительного эха я так внутренне съежился, что, казалось, это не звук ударил мне по барабанным перепонкам, а в голове у меня с грохотом обрушилась стена, и я вместе с ней рухнул в какую-то кромешную внутреннюю тьму, как когда-то в детстве, гадючьи глаза Мартина глянули в мои, он навалился на крышу машины, упер в нее руку с пистолетом, и тут я выстрелил снова и попал ему в бровь, дернувшись от красной вспышки, и потом, где-то за спиной услышал топот ног по бетонному полу — мальчишка в белом халате бежит к выходу, под мышкой у него картина, вот он взбегает вверх по съезду, в облицованном кафелем пространстве дребезжит эхо, и я чуть было не пристрелил и его, но вдруг все снова перемоталось, и вот я уже отвернулся от машины, переломился надвое, упер руки в колени, пистолет валяется на полу, и я совсем не помню, как его выронил, хотя звук помню — как пистолет с грохотом покатился по полу, и все катился, и я все слышал отзвуки эха, и чувствовал, как дрожит от выстрелов у меня рука, и я сложился пополам, меня рвет, а кровь Фрица ворочается, сворачивается у меня на языке.
В темноте звук — топот, кто-то бежит, я снова ничего не вижу, не могу пошевелиться, с краев все зачернело, я упал, хотя и знал, что никуда не падаю, потому что я каким-то образом уселся на низкий кафельный бортик, зажал голову между коленей и глядел на чистое, красное пятно слюны или блевотины на блестящем, покрытом эпоксидкой бетонном полу, прямо у меня между ног, — и Борис, вдруг появился Борис, запыхавшийся, задыхающийся, весь в крови, бежит ко мне, и его голос доносится до меня через миллионы километров: Поттер, ты нормально? он сбежал, не поймал его, ушел.