Щегол
Шрифт:
— Ты всегда так говоришь, а я всегда не сплю. Привет, — сказала она, глянув на меня.
— Привет.
— Ты кто?
— Меня зовут Тео.
— Ты какую музыку любишь?
— Не знаю, — ответил я, а потом добавил, чтоб не показаться тупым: — Я люблю Бетховена.
— Здорово. Ты похож на человека, которому нравится Бетховен.
— Правда? — ошеломленно переспросил я.
— Это комплимент. Я вот не могу слушать музыку. Из-за головы. Совсем ужас. Нет, — сказала она Хоби, который убирал
Я взглянул на Хоби за разрешением, потом аккуратно, одним бедром примостился на кровати, стараясь не потревожить пса, который поднял голову и злобно уставился на меня.
— Не бойся, он не укусит. Ну, хотя иногда кусается, — она посмотрела на меня дремотным взглядом. — Я тебя знаю.
— Помнишь меня?
— Мы друзья?
— Да, — ответил я, не подумав, смутился, что соврал, и глянул на Хоби.
— Прости, я не помню, как тебя зовут. А вот лицо помню, — потом, поглаживая собаку, добавила: — Я когда вернулась домой, не узнала свою комнату. Кровать узнала, все вещи — узнала, а вот комната была другой.
Теперь мои глаза уже полностью привыкли к темноте, и я видел и кресло-каталку в углу, и бутылочки с лекарствами на прикроватном столике.
— А что у Бетховена тебе нравится?
— Ээээ… — я не сводил глаз с ее руки, лежавшей поверх одеяла, с нежной кожи, заклеенной на сгибе локтя пластырем.
Она заворочалась в кровати, переведя взгляд с меня на силуэт Хоби в дверях, в ярком свете из коридора.
— Мне ведь нельзя много разговаривать, да? — спросила она.
— Нельзя, голубка.
— А по-моему, я не очень устала. Сама не пойму. Ты днем устаешь? — спросила она.
— Бывает. — После маминой смерти я часто стал засыпать на уроках, а после школы вырубался у Энди в комнате. — Раньше не уставал.
— Вот и я. А теперь вечно хочу спать. С чего бы? По-моему, это такая тоска.
Оглянувшись на освещенный дверной проем, я заметил, что Хоби отошел на минутку. На меня это было не похоже, но я почему-то умирал от желания взять ее за руку, и это я и сделал, едва мы остались одни.
— Ты не против? — спросил я.
Все как будто замедлилось, я словно пробивался сквозь толщу воды. Так странно было держаться за руку — за руку с девчонкой — и до чего же нормально. Раньше я ничего такого никогда не делал.
— Вовсе нет. По-моему, это очень мило, — и немного помолчав — я услышал, как храпит маленький терьер, — спросила: — Не возражаешь, если я глаза закрою на секундочку?
— Нет, — ответил я, проводя большим пальцем по ее костяшкам, прочертив им все косточки.
— Я знаю, что это ужасно невежливо, но ничего не могу поделать. Я глядел на ее потемневшие веки, растрескавшиеся губы, на ее синяки и бледность, на уродливые металлические метины над ухом. От того, как странно в ней сочеталось все самое волнующее и то, что таковым не должно было быть, я смешался, голова пошла кругом.
Я виновато оглянулся и заметил, что Хоби снова стоит в дверях. Выйдя в коридор на цыпочках, я тихонько прикрыл за собой дверь, радуясь, что тут так темно.
Вместе с Хоби мы вернулись в гостиную.
— Ну и как она тебе? — спросил он так тихо, что я едва расслышал. Что я ему мог ответить?
— Ну, вроде нормально.
— Она переменилась. — Он уныло смолк и засунул руки поглубже в карманы халата. — То есть это она и не она. Многих близких вообще не узнает, говорит с ними очень официально, а к чужим людям тянется, болтает с ними как со знакомыми, и как со старыми друзьями общается с теми, кого раньше и в глаза не видела. Мне сказали, что такое часто бывает.
— А почему ей нельзя слушать музыку?
Он вздернул бровь.
— О, иногда она ее слушает. Но, бывает, особенно по вечерам, музыка ее расстраивает — она начинает думать, что ей нужно упражняться, что нужно разучить какое-то произведение для школы, мечется. Очень тяжело. Когда-нибудь, конечно, на любительском уровне она сможет играть, ну, мне вроде так сказали….
Вдруг в дверь позвонили, и мы оба вздрогнули.
— Ага, — засуетился Хоби, взглянув, как я отметил, на невероятной красоты старые наручные часы, — пришла медсестра.
Мы поглядели друг на друга. Разговор был не окончен, нам еще столько всего нужно было сказать.
Снова звонок. В конце коридора загавкала собака.
— Рановато она, — заторопился Хоби, вид у него был слегка отчаявшийся.
— А можно я еще приду? Навещу ее?
Он затормозил. Казалось, он потрясен тем, что я вообще спросил такое.
— Ну, разумеется, можно, — сказал он, — приходи…
Звонок.
— …когда хочешь, — сказал Хоби. — Пожалуйста. Мы тебе всегда рады.
— Ну и как все прошло? — спросил Энди, пока мы переодевались к ужину. — Странно было?
Платт уехал на вокзал — он возвращался в школу, миссис Барбур ужинала с учредителями какого-то там благотворительного фонда, а мистер Барбур вел нас в ресторан при яхт-клубе, куда мы ходили только если миссис Барбур была вечером занята.
— Этот мужик знает твою мать.
Завязывая галстук, Энди скорчил гримаску: да его мать все знают.
— Странновато было, конечно, — сказал я. — Но хорошо, что я туда съездил. Держи, — добавил я, засунув руку в карман, — спасибо за телефон.